опускаю ее на стойку и сжимаю пальцы. Смотрю на дежурного снизу вверх и улыбаюсь:

— Вы не могли бы ему это передать или бросить в его ящик, ну, или что-то в таком роде?

Он улыбается в ответ, но только одной стороной лица:

— У нас нет ящиков, как в школе, маленькая леди. Но я могу положить это ему на стол.

— Отлично. Спасибо.

Я машу ему рукой и быстро выхожу. Но не слишком быстро.

На парковке я думаю, как поскорей отсюда убраться. Ждать автобус на остановке напротив полицейского участка нельзя: если выйдет офицер Бенсон или засечет еще кто-нибудь, кто посмотрел мое видео, — мне крышка. Можно пройти пару кварталов до следующей остановки, но я бы предпочла не соваться на оживленные улицы.

Пока я стою раздумываю, меня замечают Джейн Чейз и ее отец, которые направляются к главному входу в участок.

Отец Джейн резко останавливается. Он удивлен, но не в хорошем смысле этого слова. Больше похоже на удивление при виде собачьей кучи на тротуаре.

Я сразу отвожу взгляд и быстро иду прочь, словно не увидела их или не узнала.

О, но Джейн-то меня видит. Ну конечно.

— Я же говорила тебе! Я же говорила тебе, папа! Она не умерла. Она бы ни за что не покончила с собой. Да вон же она. Боже!

Она вытаскивает телефон и снимает фото или видео, но в любом случае это только моя спина с рюкзаком. Я быстро удаляюсь — твердое тело испаряется прямо у них на глазах.

Последнее, что я слышу, — отец рявкает, чтобы она заткнулась и вернулась в машину.

Назад к фургону я иду пешком. Я слишком взволнована, и лучше не садиться в автобус. Мне кажется, что я бегу, но я не бегу. Я петляю по боковым улочкам, обходя главные стороной. Постоянно сворачиваю, упираюсь в тупики, возвращаюсь туда, откуда пришла. Я хочу есть и пить, я на грани, я устала.

Снова включаю телефон, и он очень долго жужжит, принимая миллион сообщений и голосовую почту. Пока все это сыпется, я думаю, а что, если запустить краудфандинговую кампанию. Поддержите местного бездомного подростка. Как помогают детям в Африке, только обойдется дороже и, наверное, не принесет такого удовольствия. Всего несколько пенсов в день — и у Лейлы Бейли будут чистые носки и буррито на обед.

Буррито. Мой желудок сжался до предела, готовый переварить все что угодно. Только мне нечего ему предложить. Боже, как хочется в школу.

Я истосковалась по бесплатной еде. Интересно, чем там кормят Энди, где бы он ни был. Надеюсь, он не забудет предупредить, что у него аллергия на клубнику. Он не был у врачей уже несколько лет, так что об этом в медкарте никаких записей.

Сорок семь голосовых сообщений.

Нет ничего хуже голосовой почты. Не понимаю, зачем она вообще нужна.

Я удаляю почти все сообщения — от опеки, от полицейских и из школы. Все спрашивают одно и то же. Оставляю только четыре. Первое — от автора с сайта новостей и сплетен. Она хочет со мной встретиться. Обещает не раскрывать мое местоположение, а еще — угостить ужином. Было бы неплохо. Два — от другого репортера, на этот раз из «Лос-Анджелес таймс». Предложение в том же роде, но, судя по голосу, этот парень полный придурок.

Последнее — от социального работника:

— Лейла, здравствуй. Это Мишель Джонс из службы опеки. Я подумала, что тебе хотелось бы знать, что твой брат Эндрю помещен в патронатную семью и с ним все в порядке. Его опекуны говорят, что он все время спрашивает о тебе. Мне кажется, было бы замечательно, если бы ты его навестила, чтобы он успокоился и привыкал к тому месту, где он сейчас.

За этим следует долгая пауза, а у меня в голове уже множество мыслей. Вполне разумное сообщение. Она предлагает то, чего я хочу. Не говорит ни слова о том, что будет со мной. Ничем не угрожает и не пытается припугнуть. Расставляет ловушку так, будто хорошо меня знает:

— Я подумала, что ты, наверное, тоже хочешь его увидеть. Позвони мне и скажи, если это можно организовать. Сегодня я на работе до шести.

Она оставила свой номер телефона и адрес электронной почты.

Если б я была чуть тупее, это сработало бы на ура.

Если б я была чуть умнее, я бы придумала, как увидеть Энди и не попасться.

Но мне хватает ума, только чтобы выжить. Пока что.

Впрочем, выживать все труднее. Улица, на которой стоит мой фургон, запружена полицейскими. Я медленно прохожу мимо вместо того, чтобы повернуть назад, веду себя как абсолютно нормальный человек.

Самое время оценить свои перспективы. В богатой части города за большим красивым двухэтажным особняком есть дом на дереве, которым, похоже, давно не пользовались. Прошлым летом я ночевала там пару раз, но в это время года без спального мешка там делать нечего. Я знаю пару круглосуточных кафе, где можно заказать чай и сидеть целый день, но у меня нет денег даже на чай. На долю секунды я вспоминаю, как мама решила, что у меня есть четыреста долларов.

Было бы здорово. Интересно, что это за деньги она искала. Она смылась с чьей-то платой за аренду? Когда она устроилась в управляющую компанию, я постоянно ждала, что такое случится.

Сейчас лучший вариант — держаться поближе к дому. Опасно, но, возможно, это мой единственный шанс. Я знаю код к двери маминого офиса, если его не сменили. И у меня есть ключ от всех прачечных и помещения, где хранятся химикаты для бассейна. Бонус: в мамином офисе компьютер.

Конечно, всегда остаются библиотеки. Туда можно прийти, и там тоже компьютеры и интернет, но, если заснуть, они ужасно ругаются. К тому же велик риск, что меня узнают.

Со вздохом я иду к маминому офису. Там есть кулер с водой и кофемашина. Хоть что-то можно положить в рот, и это играет решающую роль. Автотрофные организмы кормят себя сами. Прямо как я. Хотелось бы мне обладать способностью к фотосинтезу.

Я прохожу весь наш жилой комплекс, но очень осторожно. На двери нашей бывшей квартиры желтая лента с надписью «Осторожно!». Внешний блок кондиционера снят, дыра зашита листом фанеры.

В прачечных полно народа, потому что выходной и все решили непременно всё сегодня перестирать. Я обхожу мамин офис снаружи: высоко над письменным столом есть крошечное окошко. Становлюсь на торчащий из стены пожарный патрубок и заглядываю внутрь.

Пусто.

Внутри