но этим он насторожил бы его. Пока требовалось, чтобы Шевров не знал о прибытии Курбатова.

После показаний Ставцева, пересказавшего версию свидания со слов Курбатова, возникли новые обстоятельства.

Шевров, докладывая Кольбергу о провале операции, заявил, что Курбатов был перехвачен чекистами. Как он был перехвачен, Шевров не показал. Он показал, что Курбатов вызвал его на свидание, что сидел и поджидал его на скамейке. Но это было не свидание, а засада. Он, Шевров, отбился граната^ ми и бежал. Курбатов, по его показаниям, несомненно, был арестован раньше, свидание устроил по требованию чекистов. Словом, мальчишка не выдержал допроса с пристрастием. Показал Шевров также, что явка сюда была им Курбатову передана.

И вдруг такой пассаж! Является арестованный чекистами Курбатов. Было над чем сразу задуматься.

Итак, новое обстоятельство. Незначительное, но очень вместе с тем существенное разноречие в показаниях. Почему же Шевров не показал, что он стрелял в Курбатова? Что там произошло?

О нет, в ту минуту Кольберг нисколько не подозревал Шеврова, но он знал, что на обман его агент всегда готов. На обман, но не на измену, хотя бы потому не на измену, что его грехи не могли бы быть прощены большевиками.

Кольберг послал вестовых за Шевровым, чтобы привезли его, не спуская с него глаз, никуда не давая заехать, сразу в штаб. Этим объяснялись некоторые задержки в определении судьбы Курбатова и перерыв в дознаниях.

Ставцев был смущен начавшимся дознанием, начавшимся и вдруг прекратившимся. Кольберг просил его ничего не рассказывать Курбатову, даже не упоминать ничего о встрече с ним и не называть его имени. В штабе имя Кольберга не называлось, значился под псевдонимом: полковник Николаев. В ставке Колчака вообще мало кто знал его настоящее имя. Именно поэтому в ВЧК и недоумевали, где пребывает Кольберг. В списке колчаковских контрразведчиков, которым располагали в ВЧК, значился вместо Кольберга полковник Николаев. Мало ли было полковников со столь ординарной фамилией?

Так сложилась обстановка к тому моменту, когда доставили Шеврова к Кольбергу.

У Кольберга было время проанализировать все детали дела.

Собственно, он спохватился и заинтересовался всем только после известия, что прибыл Курбатов, рассказ Ставцева о побеге навел его на размышления.

Курбатов был арестован, допрашивался Дзержинским. В этом необычного еще не усматривалось. Необычное начиналось с побега. Побег сразу насторожил и поманил неожиданными возможностями. В разговоре со Ставцевым Кольберг оставил под вопросом одну лишь фигуру: Курбатова. Но это только для Ставцева. Пасьянс оказывался гораздо сложнее. И сам Ставцев был вполне подходящей фигурой для вербовки чекистами. Начисто исключались только Тункин и Нагорцев. Кольберг знал Нагорцева, знал его бешеный нрав и прирожденную тупость. Не польстятся! Протасов? Земельный магнат. Однако этот земельный магнат достаточно умен, чтобы понять условность своих прав на землю. Жизнь дороже призрачных землевладений. Протасов тоже оставался под вопросом.

Поражали две вещи, связанные с Курбатовым. Почему Курбатов скрыл от Ставцева свою явку сюда? Что за этим стояло? И эта история с выстрелом Шеврова. Два таких разноречия наводили на размышление, это были зацепки. Мог ли Курбатов представлять интерес для ВЧК как возможный агент? Конечно, мог. В случайность побега Кольберг сразу же не поверил.

Итак, Шевров.

Его привели прямо с дороги. Он был участником карательной экспедиции в партизанском районе. Он весь еще дымился от возбуждения и крови. Подергивались его широкие ноздри, мутноват был его взгляд. Тут-то можно было быть спокойным. Такого в ВЧК не возьмут.

Кольберг усадил перед собой в кресло Шеврова, что редко случалось во время их встреч.

Начинать Кольберг решил издалека. Множество было вариантов, с чего начать допрос. Попросить повторить рассказ о последнем свидании с Курбатовым? Зачем бы ему, Кольбергу, это понадобилось? Это сразу насторожит Шеврова, подскажет, что возникли какие-то подозрения. Не годится.

Уточнить, давал ли он явку Курбатову? Он же сказал отчетливо, что явка им была дана. Повторение пройденного? Чем это вызвано? Опять Шевров насторожился бы.

Шевров упомянул, а через Ставцева получено подтверждение, что им убит видный чекист.

Здесь двойная выгода. Во-первых, чекист действительно убит. Показание Шеврова оказалось достоверным, стало быть, он, Кольберг, мог этому получить подтверждение и по другим каналам. Естествен интерес у контрразведки, кто убит. Важность фигуры, сосредоточение у этой фигуры в руках связей — словом, этот вопрос не должен вызвать настороженности у Шеврова. Он обычен, носит чисто профессиональный характер.

Так рассуждал в своих расчетах Кольберг, не зная, что фигура этого чекиста особенно болезненна для Шеврова, что именно из-за визита Артемьева Шевров, чтобы навсегда его скрыть, и стрелял в Курбатова.

Кольберг спросил:

— Иван Сергеевич, мы получили интересное сообщение из Москвы. В Москве чекисты хоронили одного из своих руководителей. При этом произносились горестные речи, скорбели о большой утрате. Вы не могли бы уточнить, кто был вами застрелен в Сокольническом парке? Может быть, это тот самый чекист, о котором так скорбели? Вы понимаете, нам очень важно установить, кого вы убили! Это же нам в актив, террористический акт в Москве! Адмирал может извлечь много важного из этого сообщения. Не может быть, чтобы так трогательно хоронили рядового чекиста.

О! Шевров имел время подумать, прежде чем отвечать на вопрос своего давнего шефа. Он же должен вспомнить. Вспомнить — это работа памяти. Она может протекать медленно. Кольберг не торопил его с ответом, прекрасно отдавая себе отчет, что Шевров сейчас обдумывает, как ответить, чтобы ничем себе не навредить и, конечно же, чем-то и помочь.

И никак Кольберг не думал, что вот сейчас, сию минуту, выпестованный им «искусник» провокационных дел, его любимец, подсечет его расчеты.

Версия о заинтересованности адмирала террористическим актом звучала убедительно. Ни на мгновение Шевров не почувствовал какой-либо угрозы в вопросе шефа. Но он отчетливо понимал, что согласно прежним своим показаниям он никак не мог установить, кого он убил. Он же сам рассказывал, что на него из темноты сразу набросилось несколько человек. Стрелял в темноте, и неизвестно, в кого стрелял. И как он мог, откуда он мог знать, в кого стрелял? Почему Кольберг задает столь наивный вопрос? Похороны. Ну что ж. Это могло быть, и об этом здесь могли получить сообщение. Можно было сопоставить день похорон с указанной им датой схватки в Сокольниках. Если получено сообщение о похоронах, о речах на похоронах, то неужели там нельзя было бы узнать и фамилию убитого? Нет, не так-то прост вопрос Кольберга. А вдруг Артемьев и вправду был своим для Кольберга человеком?

— Я ничего не могу ответить на этот вопрос!