Знаешь, что тебе нужно? Тебе нужна работа. Самоуважение. На, держи! — заорал он, тыча двумя бумажками по десять долларов сыну в грудь. — Потому что я знаешь кто? Я мешугенер, псих, сумасшедший!

— Когда-нибудь ты будешь мной гордиться. Я стану великим кинорежиссером.

— Не засирай мне мозги! — возмущенно отмахнулся папаша. — Хочешь, чтобы я гордился? Иди работать! Начни зарабатывать на жизнь! Встань на ноги!

Отказавшись ехать в отцовской машине, Джейк пешком вернулся на улицу Сент-Урбан и пришел к своей старой школе, Флетчерфилдской средней, которую окончил через три года после войны, после чего поступил в Макгилл.

Мать постоянно Джейку вдалбливала, что самое в жизни важное это высшее образование.

Что ж, верно.

— Не важно, что ты знаешь, — поправлял ее отец Джейка. — Важно кого!

И тоже верно.

Всем своим обликом Джейк старался подчеркивать левые убеждения: этакий благообразный социалист со свежим номером журнала «Нью стейтсмен» под мышкой — носил твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, отрастил длинные волосы, дома все полки забил «Пингвинскими»[92]книжками.

Когда мог себе это позволить, ел в итальянских ресторанчиках. Где на каждом столике пустая бутыль из-под кьянти с воткнутой в горлышко цветной свечкой. И старому школьному приятелю Додику Кравицу рекомендовал:

— Обрати внимание на тратторию «У Анджело». Там подают такие раковые шейки в чесночном соусе — пальчики оближешь. Называется «скампи чезенатико».

— Так ты и херес пьешь?

— Ну, иногда. Сухой севильский херес «Тио Пепе». Почему нет?

В то время он как раз читал «В поисках Корво»[93].

— Ага… мм… А что, интересно, вы с твоими долгогривыми друзьями делаете по ночам, когда до четырех утра куролесите? Скажешь, читаете друг другу вслух стишата?

— Бывает. Или музыку слушаем.

— Небось классическую?

— Ну да. А что?

— Скажи-ка, а ты боишься змей?

— Чего?

Потом Джейк понял, что означал этот вопрос. В журнале «Эсквайр», валявшемся на трюмо, у которого наводила марафет сестра, оказалась статья под заголовком «Как лучше узнать младшего брата: не гомосексуал ли он?». Журнал сестре подсунул Герки, ее жених. Да и до того будущий зять настойчиво советовал Джейку как-то разобраться с угрями. И лучше бы до их свадьбы.

— Какое-никакое торжество все-таки, сам понимаешь! А ты у нас шафер. О’кей?

У Джейка появилась манера ходить по дому, держа перед грудью руки с расслабленными кистями. Однажды во время ужина он обратился к Герки так:

— Милый, пожалуйста, передай мне еще один кныш. Merci.

— Ты, это… опупел, что ли? — нахмурился Герки.

Деньги, деньги…

— Мне на Нью-Йорк, дядя Сэм. Чтобы там как-то зацепиться. Мне надо двести пятьдесят долларов.

— Что такое деньги? У тебя есть здоровье, его не купишь и за миллион! Как я завидую твоей молодости!

— Мне только на год, потом отдам.

— Вот посмотри на нас. Ты же интеллигентный юноша. Вот мы сидим с тобой… Ты у родственников, здесь все твои друзья… Хочешь еще бутербродик? Лимонада? Бери, кушай! Кто что считает? У нас открытый дом. Разве нет? А тут я вдруг возьму и дам тебе денег, которые — ты говоришь — я будто бы получу обратно. Через год, так?

— Я слово даю!

— А если, не дай Бог, год пройдет, а денег у тебя не будет? Что тогда? Ты испереживаешься. Я тоже испереживаюсь. Не ровен час, еще поссоримся! И уже не будем сидеть вот так вместе, не будем кушать бутербродики мит дем лимонадик!

— Я обещаю, дядя Сэм!

— Он обещает! Кто, занимая деньги, говорит, что не отдаст? Да у меня вообще нет такой привычки — в долг давать. Давая деньги друзьям, теряешь и друзей, и деньги! Особенно среди своих. Кому нужны ссоры в семье? Ты меня понимаешь?

А у дяди Джека в конторе позади рабочего стола висел плакат:

АЛИ-БАБА БЫЛ ПОИСТИНЕ СЧАСТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ: ЕМУ ПРИШЛОСЬ ИМЕТЬ ДЕЛО ТОЛЬКО С СОРОКА РАЗБОЙНИКАМИ!

Дядя Джек тоже сказал «нет», он не может одолжить денег. Во всяком случае, в данный момент. Что ж, Джейк пошел к дяде Лу.

— Не стану тратить ваше время на предисловия. Мне нужны двести пятьдесят долларов.

— Что-то я не понял твою шутку юмора.

— Я серьезно, дядя Лу. Я тут с одной шиксой[94]дурака свалял.

— Господи, как же я сразу-то не заметил, что с тобой непорядок. Ведь только глянул, да и говорю себе: о-о! парень-то влип! Ой, влип… просто как кур в ощип. А такой мальчик хороший!

— И либо я найду ей деньги на аборт, либо, значит, женись.

— Двести пятьдесят долларов?

— Ну да, такая цена.

— Ой, ну ты загнул!

— Чего?

— Шучу, шучу. Стараюсь ко всему подходить с юмором. Это у меня уже традиция такая.

— Понятно.

— Слушай, да ведь у моей Иды шурин — ну, который в Гамильтоне живет, ты его должен помнить, — он же как раз доктор того самого сладкого места! Сделает тебе все в лучшем виде и больше двух сотен не возьмет.

— Тут такой случай щекотливый, дядя Лу, я не хотел бы на этом что-то выгадывать. Не тот я человек, дядя Лу, понимаете?

— Как не понять, я сам такой. Так я звоню ему или где?

— А эти две сотни вы мне тогда одолжите?

— Да забудь ты о них! Он должен мне гораздо больше. Спишу с его счета, да и все!

Оставался один дядя Эйб, презрительный высокомерный Эйб, который всех прочих Хершей переплюнул, став главным мозговым мотором адвокатской фирмы «Херш, Зелигман, Конвей, Бушар &». У него был офис в «Доминион-сквер-билдинге» — главном, можно сказать, общественном здании Монреаля — и каменный особняк в Утремоне. Причем он даже и совесть не совсем утратил: Джейку запомнилось, как в войну дядя Эйб защищал евреев-ортодоксов, приехавших в страну в качестве беженцев, — боролся за их права, собирал деньги, искал им жилье и устраивал на работу. Зато вот дочку его, невыносимую стерву Дорис, Джейк терпеть не мог, а еще у него был маленький сынок, которого дядя Эйб просто изводил своей любовью. Бывало, посадит шестилетнего Ирвина к себе на коленку и давай его качать и хвастать им: даже специально Джейка звал и, чтобы тот восхитился, заставлял мальца перечислять названия всех девяти канадских провинций, осыпая поцелуями в награду за каждый правильный ответ. «Этот пацан, скажу я тебе, — еще тот пацан!» Нет, просить деньги у дяди Эйба хотелось меньше всего.