— Вы правы, ваша светлость. Дело не в деньгах.

— Что же они ему посулили? Дворянство?

— Нет. Его охмурила какая-то девка. Знаете, из тех, что вечно таскаются за армией, маркитантка или просто шлюха.

Герцог выругался, затем спокойно спросил:

— Принятые меры?

— Капитан уже отдал приказ о задержании всех из этого контингента, кто подходит по возрасту. Они будут предъявлены Тегго для опознания. Если она была в городе на момент покушения, она от нас не уйдет.

— Прибавьте к ним еще городских проституток, она может скрываться среди них. Хотя, конечно, все это пустое. Наверняка она покинула армию еще до покушения. Но для очистки совести… Вы уверены, что Тегго не станет ее выгораживать?

— Полагаю, нет, ваша светлость. Ему объяснили, что он был лишь орудием в руках королевской шпионки.

— Ладно. Что остальные слуги?

— Никто особенно не пострадал. Тегго сознался почти сразу, от одного вида наших инструментов.

— Значит, остальные отделались испугом?

— Некоторых слегка выпороли.

— Тем, кто отведал кнута, раздайте по три медные монеты. Отлично, выходит, слуг можно оставить. У них нет повода держать на меня зло.

И в самом деле, в средние века телесные наказания столь обычны, что никому из слуг и в голову не пришло обижаться. Напротив, высеченные, получив монеты, благодарили герцога за щедрость, а остальные им завидовали.

Из-за расследования мы задержались в городе еще на один день. Однако найти шпионку, совратившую Тегго, так и не удалось. Хотя герцог и предвидел это, он был в ярости.

— Черт возьми, Риллен, — восклицал он, — до каких пор похоть будет отравлять жизнь не только тупицам, но и разумным людям? Ну ничего, когда я приду к власти, я тоже отравлю ей существование. Это же невозможно перечислить, сколько гнусностей и преступлений совершено во все века из-за похоти! И черт знает сколько еще моих людей подвергаются опасности! Ну, местные проститутки заплатят мне за своих соратниц по ремеслу.

— Но ведь они невиновны.

— Они виновны в том, что они шлюхи! Если наша религия, — усмехнулся он, — считает все заповеди одинаково важными, то почему прелюбодеяние должно караться менее сурово, чем убийство?

— Вы что, собираетесь их казнить?

— Я? Нет. Нет соответствующего закона. А если обойтись без закона, это даст повод для насмешек. Скажут, что герцог Раттельберский нашел достойного противника. Но вот местному председателю Священного Трибунала для поднятия престижа своей организации требуется хороший процесс над ведьмами. Как видите, и от Священного Трибунала иногда может быть польза.

— И что же, придя к власти, вы хотите узаконить смертную казнь за проституцию?

— Риллен, в вас опять проснулись гуманистические замашки? Нет, смертную казнь я вводить не собираюсь (хотя стоило бы), но наказание сделаю более действенным, чем прежде. Сейчас они обычно отделываются кнутом, а я введу клеймение. С обезображенным лицом им будет труднее заниматься своим промыслом, да и для других это послужит наглядной наукой.

Неприязнь герцога к разврату была совершенно непритворной. Насколько мне известно, секс не занимал в его жизни никакого места.

— Женщины, Риллен, — говорил он, — подобны крепкому вину: в малых дозах оно способно развеселить печального и придать силы усталому, но стоит увеличить дозу — а сделать это очень легко — и человек превращается в отвратительное тупое животное. Однако даже и малые дозы туманят мозг, так что лучше всегда оставаться трезвым.

Надо сказать, что я тоже никогда не был сексуально озабоченным и вполне разделяю эту точку зрения.

Вообще средневековые нравы в этом отношении довольно своеобразны. С одной стороны, церковь резко осуждает разврат как тяжелый грех; священникам предписано обязательное воздержание (хотя на практике, конечно, отнюдь не все его соблюдают). Помимо идейных соображений, есть и вполне материальные факторы: не только СИДА, доставшаяся нынешнему миру в наследство от нашей эпохи, но и другие неприятные болезни при теперешнем уровне медицины неизлечимы. С другой стороны, сексуальная распущенность процветает. Проститутки действуют почти открыто, откупаясь от местных властей, а в некоторых городах и графствах их «бизнес» и вовсе узаконен. Практически любая трактирная служанка готова за умеренную плату обслужить постояльца по «полной программе». Феодалы пользуются «правом первой ночи»; простолюдинки даже формально не защищены от домогательств своих сеньоров, да и от других дворян их может защитить разве что собственный сеньор, но никак не королевский суд. Более того, похожие нравы наблюдаются и на более высоких ступенях общественной лестницы. Так, считается само собой разумеющимся, если дворянин-вассал поделится со своим сеньором собственной супругой; при этом брак остается столь же прочным, а честь всех участвующих сторон — незапятнанной. Впрочем, подобные услуги принято оказывать уже только сеньору, а не любому вышестоящему дворянину; исключение составляет король, которому — не по закону, но по традиции — доступна фактически любая женщина королевства. Разумеется, за эти услуги положено оказывать благодеяния женщине, ее мужу или ее роду. Любопытно, что при этом супружеская измена — то есть когда жена проделывает подобное в тайне от супруга, да еще с человеком недостаточно высокого происхождения

— считается тягчайшим преступлением, за которое обманутый муж может убить изменницу, а нередко и любовника, не вызывая никаких нареканий со стороны правосудия; правда, при этом он может навлечь на себя месть родственников убитых. Несмотря на это, внебрачные связи, особенно в крупных (по нынешним меркам) городах, широко распространены; поэты и трубадуры смеются над супружеской верностью и воспевают «подвиги» героев-любовников. Общественная мораль осуждает разве что насилие над девственницами, в отношении же прочих во многом действует принцип «раз уж женщина все равно делает это, то велика ли разница, с кем». Естественно, страна наводнена бастардами; те из них, кому посчастливилось произойти на свет от похоти достаточно влиятельного лица, со временем нередко становятся родоначальниками новых дворянских родов — и, разумеется, в дальнейшем ведут себя ничуть не лучше своих родителей.

Короче говоря, скудоумные романтики моей эпохи, полагавшие феодализм эпохой «возвышенной рыцарской любви и благородства», были бы весьма удивлены, оказавшись здесь.

Наутро, перед выступлением, на городской площади в присутствии герцога и его свиты был казнен Тегго. Когда бывший слуга увидел инструменты палачей, он бросился на колени перед человеком, чудом не погибшем от его руки.

— Ваша светлость! Вы же обещали пощадить меня за помощь дознанию!

— Если бы я это обещал, — спокойно ответил герцог, — пришлось бы сдержать слово. Но я, разумеется, не обещал и не мог обещать снисхождения изменнику.