Об этой жизни рассказывать соседям?

Женя двумя пальцами взяла бывшую губку для посуды, завернула ее в грязное вафельное полотенце и уронила сверток в мусорное ведро.

Посуду в последний раз мыли полторы недели назад. Легче купить новую.

Она взяла скользкую тарелку, покачала ей туда-обратно, пуская солнечные зайчики по стенам и потолку, и уронила на пол. Осколки брызнули из-под ног. Круглая плоская снежинка спланировала на плиты и умерла. Женя криво ухмыльнулась и потянулась за второй тарелкой. Сын потом уберет. Он все уберет. И не будет больше спрашивать, что с пальцами. Что с ладонями. Помнится, в прошлый раз что-то было с запястьями? Ничего. Вот ему — объяснение.

* * *

Она лежала на спине в куче осколков, как в сугробе, и думала о морозе. Холод в этом доме все время был рядом, он поджидал снизу, хватал за пятки, переливался под ногами каменной тяжестью. Но за окном никогда не бывало зимы. Почему?

Женя повернула голову и прижалась щекой к мелким колючим искоркам. Стеклянная пыль. Ни разу за три года не было зимы. С деревьев осыпались листья, соседи расчесывали локти и затылки — и с них сыпалась перхоть, с неба планировали длинные ленточки паутины, падал туман, тянуло сыростью… а снега — не было. Ни метели, ни мороза, ни ветра. Впрочем, лета не было тоже. Сплошная слякоть, липкая погода и липкие взгляды, чуть только сунься наружу. Уроды.

Она старалась выходить как можно меньше, в лавочку — бегом, пригнувшись, только в сумерках. В последний раз у края дороги, на островке ярко-зеленого мха, сидела девочка и размазывала по щекам слезы. Страшненькая. Бугристое лицо, мутные глазенки, худющие, неловко подергивающиеся руки… Девочка жевала мясистый травяной стебель, икала и бормотала что-то под нос.

Женя невольно замедлила шаг. Прислушалась. «Не буду-не буду-не буду-не буду-не буду…» — бормотала девочка скороговоркой, слова рассыпались, как горох, падали ей в подол мешковатого длинного пальтишка и выплескивались на землю. Ученица из русского класса. Должно быть, ей тут тоже не сладко. Угораздило же некоторых притащить в экспедицию детей! Условия, конечно, перед отъездом расписывали райские… но неужели сложно было разделить надвое? Нет же, всем романтики захотелось. Раскопки в священной долине инков, тайны древних цивилизаций… Расхлебывай их теперь. Полной ложкой.

Женя передернула плечами. А её сын… Её сын родился уже здесь. Или не здесь… Она ведь привезла его с собой. Или он был всегда? Можно не винить себя. Или нельзя?

Она присела на корточки перед девочкой:

— Что — не будешь?

— Не буду невестой чудовища, — уродинка подняла глаза и внимательно посмотрела на Женю. — Они не взяли меня играть, сказали, что боятся — к таким красивым всегда приходит чудище и берет в жены. Оно по проводам приходит. Или по воздуху. От него не спрячешься. Но я не буду, не буду…

«Бред, — Женя потерла лицо, будто смывая дурацкую картинку. Поднялась, встряхнула пальцами — ощущение, будто жабу погладила. И быстрее зашагала домой. — Господи, какой бред».

* * *

Она поднялась с пола и осторожно, чтобы не пораниться об осколки, пошла в коридор. Оттуда — тринадцать плиток, шесть мутных, семь прозрачных, всего пять шагов, если ступать не на каждую — опять в кладовку. Включила веб-камеру, вывела на экран себя, медленно подняла глаза. К щеке прилипли мелкие осколки, кожа бледная, на шее бьется темная жилка. Она уронила лицо и стала тереться щекой о клавиатуру.

На затылке зашевелились волосы. Мягкая рука скользнула по шее. Погладила — раз, другой. Примерившись, ухватила, подтянула голову Жени поближе к монитору, вмяла лицом в расплывающиеся пиксели, лизнула холодным влажным языком.

Женя закашлялась и сглотнула. Скользкий комок скатился под ребра, заворочался тошнотой. Перед глазами плыли белые круги.

* * *

Следующим вечером ей почудился отец. Он был, или его не было? Мама придумывала, или он и вправду приходил по праздникам, дарил подарки, громко смеялся, подкидывал ее в воздух, сажал на плечо? Или бил? Ее и маму? Она не помнила.

— Женька!

Она помотала головой, не отнимая руки от лица. Воспоминания пусть убираются прочь.

— Жень, да очнись же!

Кто-то ухватил ее за запястья, рванул вверх. Она всхлипнула сквозь зубы и замотала головой. Пусть убираются, чужаки. У нее не было отца. Она точно вспомнила. Наверно.

— Женя!

Два голоса.

— Мама…

Три голоса. Она открыла глаза.

Сын привел в дом незнакомцев. Один до боли напоминал отца. Женя бессильно сжала кулаки, потом вцепилась зубами в костяшки пальцев и залилась слезами.

— Я же говорил… — голос сына доносился как будто сквозь вату.

* * *

Женя очнулась на кровати. Голова — на коленях у мужа. На тумбочке россыпью — пустые шприцы.

Все окна в спальне распахнуты, по комнате гулял ветер с запахом цветов.

— Прости, что я так долго не возвращался, — Андрей гладил ее жесткой ладонью по лицу. Пальцы дрожали. — Транспорт — ни к черту, добирались пешком от Чокекирао. Сезон дождей, чтоб его. Думали — за неделю обернемся. А в итоге два месяца там мариновались. Потом тащили на себе все оборудование. И — да ты знаешь, что я рассказываю! — в каждой деревне необходимо было остановиться, иначе не пропустили бы. Поговорить…

— …С финиками? — слово само выпрыгнуло из глубины памяти, как из шкатулки с сюрпризом. Три месяца… нет, какие месяца — три года назад они придумали называть перуанцев так. Сморщенные бугристые лица были так похожи на сушеные фрукты.

— С ними, — муж улыбнулся было, но быстро стер с лица улыбку. — Но с тобой что?

— Что со мной? — она потерла виски, зажмурилась. В голове как будто слишком много лишнего места, мысли перекатывались и сталкивались друг с другом, как маленькие шарики. Шелестели и звонко щелкали. Внутри черепа металось эхо, мешало сосредоточиться. — Смешно… Не помню. Пустота какая-то. Я перестала ходить на раскопки…

— Ты перестала работать три месяца назад. К тебе приходили — никто не открывал дверь. А мелкий, когда его выдернули из-за парты, только и знал что повторять: «Мама в порядке, просто она спит».

— Спит… Это и вправду похоже на сон. Не знаю. Как будто щелкнули выключателем, и у меня разом кончилась энергия. И самое страшное — память. Я… даже тебя стала забывать.

Женя потянулась к мужу, крепко обняла его, прижалась лбом к колючему подбородку, замерла. «А ведь я забыла тебя, — беззвучно прошептала она. — Совсем забыла. Но теперь — вспомнила». И похолодела. Она и вправду вспомнила. Всё.

* * *

— Что ты видел? — Женя смотрела на сына в упор. Прищурившись. Оценивающе. На его глаза с тяжелыми веками. На горбинку носа, которая будто росла изо лба, чуть ли не над бровями. На широкие ноздри. На исцарапанные, покрытые белесыми язвами ключицы, выглядывающие из ворота толстовки. На руки. Она судорожно сглотнула. — И не вздумай соврать мне. Ты видел. Иначе бы не рассыпался.