Закаты в Перу волшебные. Облака лимонно-сиреневые, как разноцветные леденцы, небо наливалось зеленым и золотым. На закате всегда поднимался ветер, и начинали вопить птицы. На все голоса. Громко. Торжественно. Впечатляюще. Можно заслушаться, особенно если то ли хочешь, то ли не хочешь упустить, что именно соврет тебе в лицо собственный сын. Или скажет такую правду, которую поневоле захочется прослушать.

— Почему-то раньше тебя это не волновало. А ведь я приходил к тебе каждый день…

— Я была не в себе!

— Да ты и сейчас не в себе! — надо же, всего девять лет парню, а уже осмелился кричать на мать. Весь в нее. Женя закусила губу. — Не в себе! Совсем сумасшедшая! А если кто-нибудь зайдет в кладовую? Если папа спросит: «Что вы там прячете, за маленькой дверью в глубине дома?»

— И. Что же. Мы там прячем?..

— Мы? Я тут ни при чем! Ты знаешь, как я испугался? Я видел… видел кошмары, они спали у нас на кухне!

«Ну, почему же спали…, — Его тень подошла сзади, положила тяжелую голову Женьке на плечо, вдавила ее в землю — не по щиколотку, как в сказках, всего на пару сантиметров, но голени привычно заныли. — Ты не спала. Я не спал».

— Всё в прошлом. Успокойся, — она тряхнула головой. — Папа вернулся. Он защитит нас. Тебя. Будем жить, как раньше. Когда ты еще не сунул нос, куда не следует.

Сын отвернулся и побежал прочь вдоль обочины, потом нырнул под кроны деревьев. Там, в лесу, всегда играют местные дети. И он — вместе с ними.

«Почему я никогда не зову его по имени? — Женя продолжала смотреть на закат. Стремительно темнело, и над горизонтом трепетала изумрудно-фиолетовая пелена. — Ведь мы… нет, Андрей, назвал его… Хотя не стоит».

* * *

— Он иногда и сам не знает, что чудовище, — девочка назидательно подняла палец вверх. Остальные ученики кивали, как деревянные болванчики. Мстислав сидел неподвижно. Ему казалось, что все уставились на него и сверлят взглядами, до самого сердца, до самого позвоночника, и видят его настоящего. Но дети смотрели на поднятый палец рассказчицы, как загипнотизированные. — Не знает до тех пор, пока его не позовут по имени. У имени зла великая сила, она срывает покровы с темной души и тела. Мы начинаем видеть тьму, но и тьма распускает крылья, обретает боль и волю. Поэтому лучше молчать.

— Лучше молчать… — бормотал сын Жени, грызя расслоившийся ноготь. Лучше просто сын. Не Мстислав. Пусть лучше у него не будет имени. Тогда зло промахнется, не сумев упомянуть его в строке. Не посмотрит на него из телефона. Не назовет сыночком.

* * *

Женя выдраила пол и стены до блеска. Ей привезли новые стеллажи из отполированного желтого дерева с разноцветной стеклянной посудой, пузатые шкатулки для приправ и пряностей, связки душистых трав и аквариум с нежно-сиреневыми рыбками. Ни пылинки, ни паутинки — кухня стала теплой и радостной. Незаметные перестановки — чуть-чуть сдвинуть мойку, немного сместить полки… И уже никто не догадается, что тут была когда-то дверь в кладовку.

Дом наполнился голосами и смехом. Андрей всегда был душой компании, и когда он сидел дома, люди поневоле тянулись сюда следом за ним. Сидели на ступенях крыльца, пили чай и горячий глинтвейн, травили байки, глазели на чужое небо. Правда, все чаще хмурились… Но раз в селение вернулся глава экспедиции, все беды поправимы, не так ли?

* * *

Женя — впервые с тех пор, как вернулся муж — заперлась в кладовой, услышав обрывки разговора на крыльце. Прислонилась лбом к ледяному экрану. Закрыла глаза. Шепнула для верности: «Слушай… Они про тебя говорят».

— …Должно быть, еще один приполз. Или народился поблизости.

— Где он мог родиться? Мы в лепешку расшиблись, но срезали эти провода, про которые нам говорили. Разобрали стену святилища. Вычерпали воду из каменных зеркал…

— Значит, приспособился. Пришел по сотовой сети. Научился прятаться в лесу. В кустах. В домах. Объявим облаву, чего гадать.

— Ты уверен?

— Зуб даю, — Андрей улыбнулся щербатым ртом. Обколотые во время драки зубы крошились и гнили. Слишком влажный здесь климат. Грибков, бактерий и плесени — видимо-невидимо. — Да ты поспрашивай местных. Почему вдруг в школе сократили число уроков? Зачем добавили в программу фольклор, который и так известен каждому с пеленок?

— Так зачем?

— А затем. Приглядись. Они все чешутся. Кашляют кровью. Обрастают полипами. Меняются. Что нам говорит главная местная легенда?…

«Мы меняемся, значит — рядом чудовище. Если ты утром не узнал себя в зеркале, пора уносить ноги, — Женя открыла глаза. — Но мы будем жить, как прежде. Никто ничего не узнает».

— Раньше их звали жрецы — и умели с ними управляться. А теперь чудище позвал кто-то неопытный. Долго раскачивается. Нужно проверить всех наших. Выключить все компьютеры, отобрать смартфоны. Чтобы не пробралось в тыл. Справишься?

* * *

На следующий день выпал снег. Он падал крупными, грязно-белыми мокрыми хлопьями и почти сразу примерзал к земле. Детишки выламывали из наста блестящие неровные куски, били их на мелкие ледяные осколки о стволы деревьев и углы домов, восторженно визжали. Снег был здесь нечастым гостем.

— Слава? — Андрей подошел к сыну, положил ему руку на плечо. Тот стоял на одном месте уже около часа, нахохлившись, как больная птица, и с плохо скрываемой завистью наблюдал за играющими детьми. — Что с тобой? Почему ты не с ними?

— Я… — Мстислав шмыгнул носом. Молча уставился в другую сторону.

— Эй, я знаю, что ты молчун. Но сейчас я вижу — тебе плохо. Давай поговорим, как мужчина с мужчиной? Как отец с сыном, а?

Как отец с сыном, да. Слава не спал уже четвертый день. Сон не шел к нему, несмотря на таблетки обезболивающего, украденные из аптечки, несмотря на ружье в углу комнаты, несмотря на оберег под подушкой. Казалось, что его медленно сжигают — изнутри и снаружи. Под ложечкой будто скребли заточенной ложкой, он сгибался пополам от приступов тошноты и тайком блевал в ванной. Глаза слезились, ноздри разъедало от собственных соплей — вот смеху-то! — а на пальцы было страшно смотреть. Утром он попытался взять в руку вилку — и не смог. В зеркало он не глядел принципиально.

— Сынок?

— Я рассыпаюсь, — Слава вытолкнул это из себя сквозь сжатые зубы, чувствуя себя одновременно предателем и спасителем. Стянул правую рукавичку и протянул ладонь вперед. Почти уперся ею в грудь Андрея.

Тот со свистом втянул воздух.

— Я знаю, где он, — Слава уже выпустил боль на свободу и не мог остановиться, не завершив дело до конца. — В коморке. За кухней.

* * *

Женя бросилась на мужа, когда он уже протискивался в маленькую дверь, накинулась со спины, повисла и стала грызть. Ей не хватало сил и остроты зубов, чтобы прокусить куртку из толстого материала, но она раз за разом тыкалась лицом ему в плечо, всхлипывала и выла.