а жизнь нужна нам. Здешний городок не велик. Собор, в нём заседающий, может быть, очень велик, но не самый великий. А белый свет обширен.

Она опять покачала головой.

— Увы! Мир вовсе не так велик. Я знаю, что такое двор, город и лагерь. Я знаю королей, солдат и мудрецов, знаю дворцы и монастыри, кардиналов и святых. Но человека в том смысле, как вы это понимаете, я не знаю.

— Но если не мужчину, то женщину, — воскликнул он, мысленно обращаясь к той, которую любил. — Не всё ли равно, через какой пол идёт спасение.

Леди Изольда молчала.

— Вы одиноки? — спросила она тихо.

— У меня мать и сестра.

— Позвольте мне повидаться как-нибудь с ними?

— Они недостойны внимания такой важной дамы.

Ирония, с которой были сказаны эти слова, затерялась в шуме ветра.

— Я вовсе не важная дама и буду очень рада с ними познакомиться.

Секретарь не дал ей никакого ответа. Налетевший порыв ветра избавил его от этой обязанности. Они, наконец, выбрались из лабиринта извилистых переулков и вышли на широкую улицу, где буря бушевала, не встречая препятствий. Едва они вышли из-за угла, как она яростно бросилась на них, ударила их в лицо, словно кулаком, сорвала плащ с леди Изольды и на этот раз с такой ловкостью, что он слетел с неё прежде, чем она успела сообразить, что произошло.

Это было опять на той же площади, где земля была мокра от брызг фонтана. Они с трудом продвигались вперёд. Ветер немного повернул и теперь нёс с собой ледяное дыхание австрийских Альп. Дорога была покрыта только что образовавшимся тонким слоем льда. Леди Изольда вытянула руки, чтобы удержать сорванный плащ, но поскользнулась, потеряла равновесие и непременно упала бы, если б Магнус вовремя не схватил её за руки. Тяжело дыша от борьбы с бурей, она упала ему на грудь. Чтобы устоять против порывов ветра, он должен был крепко прижать её к себе. Буря; яростно трепавшая её плащ, один конец которого она успела схватить рукой, вдруг завернула их обоих в этот мягкий шёлковый плащ. Им стало тепло и как-то уютно в этом убежище. Её лицо прикасалось к его, а её благоухающие волосы щекотали ему лоб. Она слышала, как билось его сердце.

Это продолжалось всего несколько секунд. Она была сильна и, оправившись, быстро освободилась от его рук. Да и он не делал никакой попытки её удержать. Этот эпизод не был ей неприятен. В секретаре было что-то особенное, а обыкновенные люди приелись ей до тошноты.

— Извините, — заговорила она, как только представилась возможность. — Я наделала вам столько хлопот.

— Вы чуть было не упали, — коротко отвечал он.

Среди бушующих порывов ветра было не до разговоров. Они опять пошли дальше. Секретарь иногда поддерживал свою спутницу, но только тогда, когда это было необходимо. Её дом был недалеко, и у ворот он простился с нею серьёзно и молчаливо.

ГЛАВА VI

Празднество

Пасха прошла. Её отпраздновали с подобающей торжественностью, как и следовало городу, где находился сам папа и заседал великий собор. В Великий четверг, по освящённому временем обычаю, читали буллу «De coena Domini» и папа Мартин V, окружённый кардиналами, торжественно проклинал с балкона епископского дворца всех еретиков и врагов церкви. В конце церемонии он бросал потушенные свечи вниз, прямо в собравшуюся толпу, чтобы люди трепещущими перстами могли коснуться вещественного символа грозного отлучения. Через два дня в соборе пели торжественный гимн, и радостная весть о воскресении Христа была возвещена человечеству. Днём папа, выйдя во всей пышности на балкон, раздавал раскаявшимся индульгенции, отпуская им грехи и прегрешения.

Было несколько процессий, сильно звонили колокола, но, когда радостные дни прошли, народ со спокойным сердцем стал возвращаться к обычным занятиям.

Теперь леди Изольде стоило только что-нибудь пожелать, как всё делалось по её желанию. Не потому, что она докучала кому-нибудь, нет, этого она никогда не делала. Она только мимоходом упоминала о своих желаниях, как-нибудь мимоходом, и те, кто слышал её слова, не находили себе покоя, пока не исполняли того, что она желала. Так, как ей, не служили ни папе, ни королю. И хотя за это никто не получал никаких наград, все, однако, считали себя награждёнными свыше меры — обстоятельство, совершенно необычное, которое казалось, однако, всем совершенно естественным, если не тотчас, то впоследствии.

Однажды утром кардинал Бранкаччьо сидел в лучшей комнате дома бургомистра Мангольта. Напротив него за столом сидела жена почтенного бургомистра — фрау Мария.

— Какой у вас свежий вид сегодня, фрау Мария — сказал кардинал.

— Правда?

— Вы так же свежи, как цветы, которые стоят перед вами.

— И так же красива?

— Даже красивее, фрау Мария.

Она сидела вполоборота к раскрытому окну, через которое вливался тёплый воздух и яркий свет солнечного апрельского дня. Она была вся на свету, но выступавшие вперёд края её чепца скрывали её черты, которые от игры света казались изящнее, чем они в действительности были. Вообще, едва ли можно было назвать её красавицей. Если бы взглянуть на её лицо при полном освещении, то линии его показались бы слишком резкими и даже непропорциональными. Этот недостаток не искупался, однако, и выражением этого лица. По временам оно было очень моложаво, и, пожалуй, кто-нибудь мог бы дать ей года двадцать два-двадцать три. Ко всему этому она была высокая и статная, и она знала, чем может нравиться мужчинам. Плечи её были обнажены и резко выделялись на чёрном бархате кресла. Как-то странно не подходила к её фигуре её рука, лежавшая на дамасской скатерти стола. Она была слишком велика, а её цвет выдавал плебейское происхождение её обладательницы. Ей надо было по возможности скрывать свои руки, чтобы не дать заметить, что её пальцы слишком толсты и снабжены слишком короткими и плоскими ногтями. Впрочем, фрау Мария и не догадывалась о том, что её руки некрасивы, не догадывался об этом и её муж. А так как на них она носила множество драгоценных колец, то ей казалось, что необходимо выставлять их напоказ.

Взгляд кардинала, оторвавшись от её шеи, скользнул по её руке и на минуту задержался на её украшенных кольцами пальцах. От них перешёл к своим собственным бледным, аристократическим пальцам. Бранкаччьо обладал утончённым вкусом и был знатоком женских прелестей. Но зима в Констанце была слишком длинна, ночи слишком темны