и забирающие жизнь других, когда наезжают на кого-то. Бесчеловечная картинка, однако красочная и яркая, потому-то и собирает многомиллионную аудиторию. И все эти зрители не считают нужным задуматься над тем, что, наблюдая за гонками, выпускают наружу маленького фашиста в себе.

– Наверное, ты преувеличиваешь… – с грустной улыбкой произнес Нене Дюпре. – Но после стольких лет работы вынужден согласиться, что в твоих словах есть правда. – Он натянул на голову грязную капитанскую фуражку, которую всегда надевал в полетах. – Все начиналось как романтическое приключение, но со временем – постепенно – стало мутным дельцем, в котором каждый ищет свою выгоду.

* * *

На заре братья подняли верблюдов, чтобы перевезти воду и провиант в пещеру.

Навьючив животных и еще раз проверив, насколько хорошо закреплены грузы, они присели отдохнуть и перекусить принесенными с собой черствыми лепешками.

– Что будем делать теперь? – нарушив молчание, спросил Сулейман.

– Я все еще думаю…

– Мне кажется, выход, который предлагает этот юноша, самый разумный.

– Может быть… Однако это значит, что мы позволим чужакам решать наши проблемы.

– Но что другое мы можем сделать?

– Будем вести себя, как настоящие имохаги.

– С тех пор как я себя помню, мы всегда вели себя как настоящие имохаги, и посмотри, где мы оказались. В мире, который находится за этой пустыней, все в той или иной степени зависят друг от друга. Может, настало время поучиться у них?

– Мне их мир не нравится, – едва слышно произнес Гасель.

– Вообще-то, мне тоже… – признался младший брат. – Но и то, как мы живем, мне тоже не нравится. Наши предки кочевали, занимаясь охотой и пастушеством, они были свободными, и они были бесспорными хозяевами пустыни. А мы… Бежав из города, мы долгие годы довольствовались жалким уголком, но и там нам спокойно не дали жить.

– Мы были и останемся туарегами, брат.

– Туарег, который вынужден скрываться, не является туарегом, он – никто. Знаешь, я давно уже мечтаю уйти отсюда, познакомиться с красивой девушкой, создать свою семью и раз и навсегда освободиться от тяжкой ноши быть сыном героя.

– Тебя никто не держит. Можешь уйти, когда захочешь.

– Но во мне течет кровь туарега… – Сулейман неотрывно смотрел на пустыню, раскинувшуюся перед ними в жарком мареве. – Грядут трудные времена, – наконец произнес он. – Я не знаю, как все закончится с заложниками, но маловероятно, что мы сможем жить, как прежде, у колодца. И что мы будем делать?

– «Воин, который теряется в раздумьях о том, что будет делать после баталии, – баталию проигрывает, а странник, теряющийся в раздумьях о том, что будет делать по окончании путешествия, никогда не придет к цели», – процитировал Гасель известное изречение жителей Сахары. – Сосредоточимся на том, что мы должны делать сейчас, а будущее – в руках Аллаха.

В пещеру они снова возвращались в обход, избегая песка, чтобы не оставить следов. Но и здесь надо было проявлять осторожность. Туареги знали на опыте: чуть сдвинутого с места камня, сломанной ветки карликовой акации, малейшего остатка экскрементов хорошему следопыту хватит, чтобы найти их убежище. Но как они ни старались заметать следы, Гасель был убежден, что рано или поздно европейцы обнаружат пещеру и попробуют освободить заложников силой. Да тут и пробовать не надо – силы неравны. Оставалось надеяться на Аллаха и делать все, чтобы потянуть время.

Чтобы не наследить, Гаселю или Сулейману приходилось постоянно возвращаться и оглядывать камни. Это еще хорошо, что у них верблюды, – подковы лошадей царапают базальт, и даже не слишком наблюдательный человек без труда догадается, что здесь кто-то проходил, в то время как у верблюдов нет копыт, при ходьбе они опираются на фаланги пальцев, которые формируют мозолистую подушку. Камень, сдвинутый с места верблюдом, тут же возвращается на место. Но все равно, когда они уже под вечер добрались до пещеры, Гасель тревожился, так как животные паслись совсем близко.

За два часа до рассвета старший Сайях снова был на ногах. К колодцу он собирался вернуться в компании итальянца.

Прощаясь с матерью, сестрой и братом, он воззвал к Аллаху, чтобы им всем поскорее воссоединиться, хотя душа предчувствовала худшее. Потом собрал верблюдов и отправился в дорогу.

Через некоторое время Гасель остановил маленький караван, прошел назад и перерезал кожаные ремни, которыми Пино Феррара был привязан к хвосту последнего верблюда.

– С этого момента и впредь я не собираюсь следить за тобой, – сказал он. – Но помни, что на моем верблюде вся вода, которой мы располагаем. Если тебе придет в голову бежать, гарантирую, что тебя ожидает самая ужасная из смертей.

– Я не умалишенный, – кисло ответил парень. – Мне кое-что известно о пустыне, чтобы иметь представление, чем я рискую. Единственное, чего я хочу, – как можно скорее добраться до машины и поговорить с отцом.

– Что ж, надеюсь, он тебя выслушает, иначе тебе не жить.

Когда палящее солнце достигло зенита, туарег отыскал выступ в скале, под которым расположил верблюдов. Итальянец со стоном лег. Его дорогие ботинки, приспособленные для вождения автомобиля, но не для ходьбы по острым, как ножи, камням, порвались, однако удержаться на спине верблюда парень не смог – трижды падал на камни. При ходьбе, а особенно по пересеченной местности, верблюд раскачивается, как лодчонка в шторм, и только тот, кто с рождения привык сидеть на мягком горбе, причем необязательно в седле, умел приспособиться к своеобразному ритму животного.

Последние дни Пино Феррара жил в невыносимом кошмаре и временами думал, что все это происходит во сне.

Он никогда не считал себя трусом – был бы трусом, ему и в голову не пришла бы мысль ввязаться в авантюру с гонками. Пино уверенно чувствовал себя за рулем, но тот факт, что он провел долгие часы в унижении, со связанными руками, стал для него тяжелым ударом. Внезапно для себя он открыл, что едва ли не самое важное в жизни – быть хозяином своих действий. А когда ты не можешь пошевелиться, не можешь расстегнуть молнию на штанах, чтобы справить нужду, вообще ничего не можешь – ты и не человек вовсе. Все эти дни ему казалось, что он находится на краю пропасти. Спасением было то, что он надолго впадал в забытье, а когда приходил в себя, все начиналось сначала. Мысль обратиться к отцу появилась сразу, но Пино еще некоторое время обдумывал ее. Как сказать об этом туарегам, чтобы они поверили в разумность его предложения и согласились отвести его к машине? Как сказать об этом отцу, и действительно ли он сможет помочь? Сомнения мучили его