Все это Блаш рассказывала, устроившись в кресле-мешке. Два человека, замурованные в «комнате страха» – без окон, с постоянной работающей вентиляцией, то ли день, то ли ночь… Устав пьянствовать, затворники принялись травить байки.

Каждый день маленькая Блаш отправлялась в суровый мир без арахиса. И вот взамен любимым утраченным сладостям все еще не пришедшие в себя от потери арахисовых конфет шестиклашки получили новенького по имени Лоутон Тейлор Кестлер.

– Так, обычный мальчишка, ничем не примечательный.

Единственное, что в нем было по-настоящему неприятно, так это его мать, миссис Кестлер. Она привела сына в школу и в первый же день обратилась к детям в классе. Учительница попросила Лоутона выйти в коридор.

Миссис Кестлер сказала Блаш и ее одноклассникам, что Лоутон – очень больной мальчик. У него аллергия почти на все, а арахисовые орешки для него вообще яд. И на каждого мальчика и девочку отныне ложится ответственность никогда и ни при каких условиях не позволять Лоутону даже приближаться к арахису. Нельзя ему в том числе и еду, приготовленную там, где перерабатывают арахис. Миссис Кестлер в деталях расписала, как крупинка орешка вызовет аллергическую реакцию организма, легкие перестанут дышать, язык распухнет, и Лоутон задохнется.

– Мужа у нее не было, – уточнила Блаш, – да это и не удивительно: не баба, а стерва… Однажды Лоутон на баскетболе забросил в корзину из центра. Он стал бы героем класса только за один это трехочковый, но мать висела камнем на шее, а такую обузу никому не одолеть.

Иногда Блаш обрывала рассказ на полуслове, с пульта выключала кондиционер и прислушивалась: не почудились ли шаги, скрытые гулом вентиляторов? Беглецы сидели, защищенные от ядерного удара, а Блаш боялась взломщика. Во время таких напряженных затиший воздух теплел и влажнел от их дыхания.

Прислушавшись к звукам дома, она снова включала кондиционер и плюхалась в кресло-мешок. Казалось, устраивая такие паузы, Блаш обдумывает, рассказывать ли дальше, а однажды спросила:

– Ты слышал о синдроме Мюнхаузена?

Фостер кивнул:

– Это когда выдумывают самые несусветные россказни, чаще всего о своем здоровье.

Она улыбнулась, вспоминая:

– Как-то Лоутон пришел к нам на ужин и ни кусочка не съел. Видно было, что наша еда привела его в ужас. Мама прямо вся распереживалась.

Отец тогда объяснил ей, что дело не только в арахисе. Аллергию могут вызвать, например, пчелиные укусы. У отца был друг, которого в лицо ужалила пчела, когда тот ехал на мотоцикле. Никогда раньше у этого друга не было аллергии, но в тот раз щеки сразу распухли, в глазах потемнело, горло отекло, – не вдохнешь. Успев съехать на обочину, парень дал по тормозам. Мотоцикл опрокинулся на гравий, а отцов друг упал, ослепнув и задыхаясь. К тому же резкая боль пронзила ногу. Однако он выжил.

Как объяснили потом врачи, мотоциклист задел ногой выхлопную трубу и прожег голень до кости. От этого в кровь хлынул поток адреналина и остановил аллергическую реакцию.

Именно отец подал ей идею с синдромом Мюнхаузена. Когда Лоутон Кестлер ушел домой голодным, Блаш с отцом взялись за посуду. Байки о мнимом заболевании – та же травля ребенка, сведение с ума. Родитель непрестанно убеждает ребенка, что тот слаб и хрупок, что у него аллергия на все, что болезнь не дает нормально жить. Для мозга одиннадцатилетней Блаш это оказалось чересчур.

– И я решила его спасти, – сказала Блаш.

Скомкав набивку мешка, она перекатилась на бок и легла так, чтобы смотреть Фостеру в глаза.

– Знаешь, в детстве я и не думала сниматься в качестве корма для инопланетян. Я выросла в Айдахо. – Блаш даже покивала, будто подтверждая, что говорит правду. – Вокруг были горы, в горах – жеоды.

Ребенком она не сидела на месте: при любой возможности ходила в походы, ночевала в палатке.

– И не мечтала, чтобы меня на камеру порубил топором маньяк. Я ведь хотела стать геммологом.

Фостер рассмеялся:

– Правда? Геммологом?

– Не смейся! – Она и сама расхохоталась. – Айдахо вообще-то называют «Штат самоцветов».

– Извини! Ты просто прирожденный ге… – Он не смог договорить.

Слегка обидевшись, она ответила:

– Я, между прочим, запросто отличала сланец от базальта или делювия.

В душе девочка была ученым, и как-то раз она уломала Лоутона отправиться в субботний поход вдвоем. Маленькая Блаш сама приготовила себе перекусить. А его мать положила сыну какую-то еду без арахиса, без глютена, без сои и без лактозы.

– И вот мы отправились по тропе к вершине Бич-Маунтин.

Блаш замолчала и посмотрела на Фостера, словно экзамен устроила. Молчание затянулось: ей нужно было знать, интересно ли ему, правда ли он внимательно слушает. Фостер выдержал многоминутную паузу, и Блаш продолжила:

– Ты только не смейся… Я знала птиц всех видов, какие попались нам на пути, могла их даже по пению различать.

Фостер уже не смеялся.

– Какая же я была наивная! Как принцесса из диснеевского мультика. – Она закатила глаза, предавшись воспоминаниям. – Я хотела спасти Лоутона Кестлера, совсем как Прекрасный принц спас Спящую красавицу – при помощи поцелуя.

На завтрак она съела целую горсть арахиса. Поднявшись на вершину Бич-Маунтин, девочка обвила руки вокруг его талии и поцеловала прямо в губы. Блаш почувствовала, как тело мальчика напряглось; однако поцелуй все длился, и Лоутон обмяк, а потом поцеловал ее в ответ. Подростки замерли в поцелуе, пока чуть не задохнулись, и лишь тогда отпустили друг друга. Леса и луга покатились к горизонту; орлы кружили где-то внизу, так высоко в горы забрались дети.

– А дальше все пошло как в другой сказке, про Белоснежку. Особенно в той ее части, где ведьма дает Белоснежке отравленное яблочко.

Они поцеловались еще, и его губы на вкус напоминали молоко, как губы мальчиков, которые любят спорт. Блаш промолчала, но ее охватил восторг. Вылечить Лоутона она, может, и не вылечила, однако доказала, что никакой он не больной. Вот вернутся они домой, и она обо всем расскажет. Расскажет, что никакой он не ущербный, просто у него мать с приветом.

И снова Блаш замолчала, проверяя, внимательно ли Фостер слушает. А может, хотела, чтобы тот сам сменил тему, заговорил об обрушении кинотеатра или сборе средств на ее выкуп, короче, о чем-то неважном и постороннем. Тем не менее Фостер молчал.

– Мы и нескольких шагов сделать не успели, как Лоутон захрипел.

На случай аллергической реакции у него всегда была с собой такая штука, вроде ручки, только вместо стержня – игла. Но дело было в конце октября, и ни пчел, ни тем более арахиса в походе не предвиделось, поэтому мальчик оставил ручку-шприц в кармане куртки, в машине, когда детей высадили у подножья горы. Деньки стояли теплые, и Лоутон подумал, что куртка не понадобится. Все пошло именно так, как и предсказывала мать: лицо мальчика налилось кровью, кожа вокруг глаз и рта распухла. Раздирая на себе рубашку, костлявую пунцовую грудь, он выглядел совсем чужим, незнакомым. Девочка попыталась закутать Лоутона, согреть, но кутала, скорее, смущаясь его наготы и страданий. Словно думала, что может скрыть одеждой то, что натворила. А когда сказала, что побежит за помощью, Лоутон схватил ее руку.