Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бродяга ослабил напор.
— Эй, кто там?.. — крикнул он.
Дэш, воспользовавшись непонятным замешательством, отпихнул руку с зависшим ножом подальше. Бродяга и не сопротивлялся, вяло поддавшись, он уставился на озеро и открыл рот. Дэш повернул голову.
На краю причала стояла она. Обнаженный силуэт девушки казался окруженным сияющим гало — оно окутывало ее тело и создавало ореол вокруг волос. С кожи скатывались капли воды, оставляя подсвеченные дорожки, словно искорки со звезд играли на девичьем теле. От ее движений искорки падали на причал, взвивались и снова становились частью сверкающего гало. Изысканный танец воды и света.
— Ты здесь лишний, — напевно произнесла она. — Ты мешаешь.
Дэш замер от ее голоса, ожидая волны, которая сметет с ног, окунет в соленый океан, промоет каждую клеточку и выплюнет вместо него пустышку, а пустышку останется только дергать за ниточки, приказывая что угодно.
Но волна не пришла. Дэш вслушивался в эхо ее слов, но на причале звучал обычный девичий голос, какой можно услышать в очереди за кофе или билетом в кино.
— Я знаю, — раздался хриплый растерянный голос бродяги. — Со мной так всю жизнь…
Дэш обернулся к бродяге. Теперь, в ее свете, он видел его лицо, растерянное и ошарашенное — обветренный лоб под бурой шапкой, грязная лохматая борода и усталые мутные глаза, глаза сдавшегося человека. Из них текли слезы. Он обмяк и опустил нож. Похоже, до него волна дошла. Его окунуло в океан и протащило за двоих.
— Исчезни! Сгинь с лица земли! — яростно потребовала она.
Бродяга судорожно сглотнул и поднял нож.
— Нет! Стой! — Дэш протянул руку.
Бродяга провел по горлу уверенно, сильно, явно стараясь проделать работу качественно, чтобы не пришлось повторять.
Дэш попытался отползти, но пальцы заскользили по доскам, и он бухнулся на бок. Попытался встать, но тело не слушалось.
Почему на него не подействовал «шепот»? Он же слышал ее голос.
Бродяга завалился на ступени, а потом скатился с лестницы и пропал из вида. Откинувшись на веранду, Дэш уставился в звездное небо. Для бродяги все закончилось, и для Дэша скоро тоже все закончится. Он попытался повернуться и чуть сдвинул голову.
Она поднималась по лестнице и шла к нему. Ее силуэт расплывался, словно между ними веял горячий воздух. Она испарялась как мираж, утекала ручейками между пальцев. Нет, это он утекал, растворяясь в ночном небе и шелестящих кронах, пытаясь не просочиться между досок в озеро.
Она склонилась над ним, и мокрые волосы коснулись его лица. Искорки света слились со звездами и померкли.
Глава 8. Изнанка событий
Чудовищность — это отражение нас самих
в тех, кого мы не понимаем.
Автор неизвестен
Где-то в старшей школе Дэш наткнулся на термин алекситимия — неспособность выражать свои эмоции, даже неспособность их осознавать, — и предположил, что Гертруда Холландер алекситимик. Она чувствовала себя уверенно только в ситуациях, когда эмоции не требовались: в очереди за одеждой в химчистке, при встрече с курьером, при уборке и готовке. В любых ситуациях, где эмоции были неотъемлемой частью коммуникации, она пасовала, заканчивая такое общение сразу. Дэшу казалось, что объяснения, ссоры и скандалы вызывали у нее чувство неловкости и стыда. Вероятно, она просто не знала, что и как переживать, и по возможности избегала любых проявлений чувств, как у себя, так и у другого, пресекала попытки оппонента выразить свои эмоции, потому что ей они были непонятны и не нужны. Радость и счастье тоже давались ей с трудом, а уж принимать подарки она терпеть не могла, ведь тогда нужно изображать восторг или признательность, а вряд ли она чувствовала их на самом деле. Скорее всего, любой разговор с сыном представлялся для нее пыткой, ведь она не понимала до конца, что с ним происходит и не могла дать ему ни одного внятного ответа, более того, она, возможно, даже не понимала зачем ему нужны ответы.
Много лет Дэш думал о своей матери именно так, пока не произошло событие, коренным образом перевернувшее его представление. Гертруда не была алекситимиком, она сознательно лишила себя права испытывать эмоции и так в этом преуспела, что почти разучилась чувствовать. Это понимание далось Дэшу через боль, зато принесло облегчение, и в какой-то момент он понадеялся, что в холодном отношении матери к нему есть причина, что дело вовсе не в нем.
А потом узнал, что как раз в нем.
Лето 1986
После того как Эштон позвали в комнату матери и поведали что-то явно важное, жизнь Дэша стала хуже. Теперь еще и сестра смотрела на него иначе, будто презрительно. Конечно, ей же раскрыли семейные секреты, а его просто проигнорировали. Дэшу было обидно, страшно и одиноко. Даже сестра от него отвернулась. Еще прошлым летом все было хорошо. На всю жизнь Дэш запомнил чувство единения с другим человеком, ощущения тех последних месяцев с сестрой: стоптанные сандалии, дикие яблоки, занозы на пальцах, лесные поляны так далеко, как только может увезти велосипед, посиделки допоздна.
Эштон быстро осознала, что мнением брата никто не интересуется, как и им самим. В семье Дэша постоянно задвигали на задний план, как колченогий стул, и выдвигали только когда Эйзел нужна была помощь с занавесками, или когда пришла пора травить насекомых, или как в тот раз, когда позвонили из школы, спросить, почему он месяц не посещал занятия. Бабушка обозвала Дэша лентяем и сказала, что позориться и оправдываться перед директором не пойдет, а мама уже уехала. Седьмой класс он закончил кое-как, в основном выезжая на прошлогоднем багаже, а учитель рисования больше не предлагал ему углубленный курс.
Перед окончанием учебного года он постарался вернуть прежние отношения с сестрой и предложил ей сгонять на великах к песчаному карьеру.
— Знаешь, у меня спортивные сборы, — сказала Эштон и отвела взгляд. — На озере. Мы с тобой уже не маленькие, думаю, пора заканчивать с играми.
Эта фраза окончательно подвела черту в их отношениях. Казалось, до — еще можно было что-то вернуть, а после — уже нет.
Дэш сначала не хотел ехать в лагерь скаутов на все лето, но потом даже порадовался перемене: находиться дома он больше не мог, внутри от страха и неопределенности было больно. К тому же спорить с матерью он опасался, а то отошлет еще дальше, куда-нибудь на луну. И он уехал, сожалея о расставании с домом и Енотом. Енот остался с Эйзел. Дэш рассказал бабушке о его любимой еде, принес его игрушки и коврики