— А ты что, жидовку пожалел?

— Отпусти девку, — боднув взглядом, Данила угрожающе сказал: — Сдохнешь!

— А ты не пужай меня, колдун! С кем миловаться прикажешь, с тобой? А что… лицом пригож, кожей нежен, могу и приголубить, — сделав похабный жест, казак отпустил полонянку и метнулся к связанным морякам. Выдернув за бороду рослого грека, он с ухмылкой предложил: — Коли девки тебе не милы, смотри — каков красавчик…

Продолжить он не успел. Бородатый грек извернулся, освободив руку из узла, выхватил из-за голенища казака засапожный нож и быстрым движением полоснул мучителя по горлу.

— Сдох, — ошеломленно выдохнул кто-то в толпе.

— Супротив колдуна, дурень лапотный, попер, — добавил другой голос.

Обведя внимательным взглядом примолкших казаков, Данила негромко позвал:

— Пан Ляшко…

— Здесь, пан сотник!

— Дивчин накормить, помыть… — при этих словах запорожцы грохнули дружным хохотом… — и спать уложить, — с улыбкой закончил он.

Провожаемый скабрезными шутками, Данила, обернувшись к Лисице, предупредил:

— Девок под охрану, моряков в трюм. С остальным утром разберемся. — На секунду задумавшись, привычно ляпнул: — Оно вечера мудреней.

Характерник не простой казак, и слова должен произносить осторожно — взвешенно. Утро, как он и пожелал, оказалось мудреным: галеот взяли на абордаж пираты.

Море было ласковым, летним; мерцало золотистой дымкой восходящего солнца и лениво играло с утренним ветерком пенными барашками волн. Едва различимая прибрежная полоска, причудливой нитью вытянувшись вдали у горизонта, пронзительными криками беспокойных чаек извещала мореходов о своей близости. Звенели снасти, тоненько — испуганно! — отзывался судовой колокол, и гудели головы у запорожцев — атаман Гонта излагал незадачливым пиратам свои сокровенные мысли. Излагал внятно, доступно и многоэтажно.

Нет, полковник, конечно, атаман авторитетный. И в рубке толк понимает, и любого краснобая за пояс заткнет. Слова знает, которые Лисица отродясь не слыхал.

Молодой казак даже сощурился от удовольствия, услышав особо изощренную тираду.

Пираты… хе! Это вахтенный из греческих матросов заорал, когда размалеванные усатые хари через борт полезли. Лисица хмыкнул. На беззащитное судно позарились, корсары недоделанные. Захватчики, в хвост их и в гриву. Вот и получайте на пироги!

Абордажная команда смущенно переминалась с ноги на ногу, дергая себя, кто во что горазд: один теребил русый чуб, другой пытался оторвать собственный ус, а иные — безмятежно, привычно — ковыряли в носу, извлекая серо-зеленые катышки. Движения были уверенными, отработанными, а с трудом добытое вещество, с неподдельным интересом изучаемое на свету, явно относилось к мозговым; иначе, чем еще можно объяснить наивно-простодушный взгляд, с коим старатели взирали на атамана. Наконец, выдохшись, Гонта сипло рыкнул:

— Ну?!

— Дык, батько, — с опаской начал один из пиратов, преданно выкатив единственный глаз; другой был скрыт под черной повязкой. — Тута… кажись… — шумно сглотнув слюну, он окончательно умолк, растерянно запустив пятерню в затылок.

— Оно ж, енто… — сокрушенно развел руками стоявший рядом разбойник: густобровый, с вырванными ноздрями и слегка шепелявящий при разговоре. — Не разумели… И его ораторское искусство пропало втуне.

— Дык… енто, — передразнил их атаман, сплюнув на палубу. — Порубали б друг дружку, и что тогда?..

Слава богу, все обошлось — отделались легкими царапинами. Трое убитых матросов в счет не шли.

Спали казаки, дремал на предутренней зорьке уставший караул, когда сотня запорожцев Донского куреня на двух «чайках» незамеченной подкралась к беззащитному галеоту. Уже трещали первые выстрелы, и сабли с радостным шипеньем рвались из ножен, когда боевой казачий клич, с двух сторон прозвучавший в ночи, разом охладил буйные головы. Абордаж закончился внезапно, едва начавшись — тяжелая длань атамана Гонты щедрыми зуботычинами развеяла возникшее недоразумение.

— Вожаков своих, где потеряли? — продолжался допрос. Дончаки мрачно переглянулись. Ответил одноглазый, угрюмо, со вздохом:

— Побили их, батько. Шляхта в сабли взяла. А кто спасся — те в кандалах имперских красуются.

Корабль тихо покачивался на волнах, словно баюкая пригорюнившихся запорожцев. Верхняя палуба трехмачтового судна, еще недавно напоминавшая растревоженный улей, погрузилась в молчание. Данила подошел к атаману и стал сбоку от него. Бросив на него мимолетный взгляд, Гонта вновь повернулся к «пиратским» вожакам.

— Пойдете с нами в страну заморскую? Вопрос был задан в лоб — жестко, требовательно.

— А куда ж нам деваться-то, батько? — пожал плечами одноглазый. — Обратной дороги нет, а султану служить мы не хотим.

— Ну и добре, — кивнул Гонта. — Как кличут тебя, казак?

— Полусотник Илья Смушко! — отвлекаясь от тяжких воспоминаний, на глазах воспрянул «пират».

— Рыбари среди твоих казаков найдутся?

— Через турецкий пролив корабль провести? — догадливо вскинулся полусотник. Дождавшись утверждающего кивка, он продолжил: — Батя мой лоцманом был не из последних, дед Константинополь брал… Я сам на египетские берега ходил, и Варне порох понюхать давал.

— Ночью пойдем? — уточнил на всякий случай атаман.

Илья поднял голову вверх. По раннему чистому небу сиротливо проплывали одинокие облака.

— Придется ждать грозы, — пояснил он. — Анатолийский берег скалистый, и тучи выпадают туманом. Хоть глаз выколи, в двух шагах не видно ни зги. Османские сторожевики уходят на румелийскую сторону, чтоб не побиться… Вот тогда и проскочим. Помолчав минуту, Гонта одобрительно кивнул:

— Ладно, сотник, ступай, займись своими людьми. — И тут же, без паузы, леденящим тоном спросил у Данилы. — Грека почему до сих пор на рее не вижу?

— Какого грека? — изумился тот.

— Который казака зарезал.

Настала очередь задуматься Даниле. И в самом деле — почему? Мелькнула перед глазами давешняя картинка: грек с окровавленным ножом, в черных глазах — обреченное отчаянье, вызов и глухая тоска-безнадега. Отгоняя видение, сотник тряхнул головой и, осторожно подбирая слова, ответил:

— Он воин, батько. Такой же, как и мы. А его зарезать хотели, словно тварь бессловесную…

— Пожалел? — катнув желваками, желчно усмехнулся атаман. — Смотри, как бы боком не вышло.

— Война план покажет, — туманно пообещал Данила.

— Как? — заинтересовался Гонта. — Интересное выражение, не слышал…

Достав из кожаного кисета трубку, он сосредоточенно принялся забивать ее турецким табаком. Чиркнув пару раз кресалом, прикурил, пыхнул душистым облаком, радостно подхваченным ветром, и задумчиво произнес: