Единственное приятное исключение, это дивизия "Саладин", под командой Долля. И то потому, что там офицеры, унтер-офицеры, и даже некоторые наиболее боеспособные подразделения целиком, это русские инсургенты, калмыки, казаки, крымские татары — арабы же лишь среди рядового состава, причем настолько отпетые, что им даже на своего аллаха и его Коран глубоко плевать. Конечно, на настоящем фронте от этих диких наездников было бы мало пользы — но здесь, в Египте, Сирии и Ираке, "саладины" показали себя просто незаменимыми в дальних рейдах, разведке, диверсиях, лихих кавалерийских налетах, соответствуя этому театру боевых действий даже больше, чем немецкая мотопехота и танки. Поскольку, как заявил начальник тыла, если с горючим дело еще как-то наладилось, то с запчастями и техобслуживанием совсем катастрофа, еще одно наступление, и половину боевых и транспортных машин можно ставить на прикол. Так что "саладины" стали главной, пока не ударной, но маневренной силой ГА "Африка", они же кстати ловят и дезертиров, отчего весь Арабский Легион люто их ненавидит, уже было несколько случаев драк с резней и стрельбой, причем у арабов был подавляющий численный перевес, зато у "дойче казакен" спайка, злоба и боевитость, а кроме того поддержка собственно немецких частей, командования и полевой жандармерии.

В общем, настроение было мерзейшим. Ничто так не разлагает армию, как вынужденное безделье. Еще полководцам древнего Рима было известно, что солдат должен быть всегда чем-то занят — но вы пробовали устроить строевое учение при сорокаградусной жаре? И заниматься саперными работами, сооружая линию обороны, тоже не имело смысла, по причине отсутствия организованного противника. На севере и северо-западе были турки, сомнительный, но пока союзник. На западе Сирийская пустыня, за ней Ливан и Палестина, собственный тыл. На юге те же турки гоняли по пустыне диких бедуинов, приводя их к покорности. На востоке был Иран, где за исключением небольшого пятачка, называемого Хузестаном, дальше от границы вставали сплошные горы, за которыми тянулись до Индии сотни километров каменистой пустыни, там были англичане, но наступать туда парой танковых дивизий, было невозможно. Хотя "саладины" уже успели отметиться и там, и даже приводили пленных.

И потому фельдмаршал Роммель сидел на террасе и пил красное вино. Он был не один, напротив него сидел человек с погонами всего лишь полковника — но ведь мы сейчас не в строю, господа? А боевое товарищество, да еще в действующей армии, значит очень много.

— Это так странно, Клаус, видеть победу, но чувствовать себя потерпевшим поражение…

— О чем вы, герр фельдмаршал? — удивился полковник Штауффенберг. Или сделал вид, что удивился.

— Бросьте, мы сейчас без посторонних глаз и ушей… Об общем положении Рейха. Год назад мы рвались через проход Эль-Аламейна, страстно желая победить. И вот, наше желание сбылось, мы взяли Каир, и весь Египет, и Сирию, и Ирак, мы прошли туда, где не ступал еще сапог германского солдата. И я не знаю, как оправится после Британская Империя — в Индии японцы добивают остатки англичан, в то время как другой наш союзник дуче, вообразивший себя новым Цезарем, ведет свои легионы по Африке и заявляет, что остановится лишь в Кейптауне; причем этим потомкам римлян каким-то образом удалось еще одержать громкую морскую победу! Будь эта война сама по себе — мы могли бы гордиться, что победили. Но сколько будут стоить все наши победы здесь, когда русские подступят к Берлину?

— Вы думаете, положение на востоке настолько тяжелое?

Показалось Роммелю или нет, что полковник спросил это с каким-то особым интересом?..

— Южный фланг Восточного фронта разгромлен, центр разгромлен, северный фланг окружен, и его положение безнадежно — начал перечислять фельдмаршал — если это не тяжелое положение, тогда что? Нам говорят, что Германия еще сможет набрать новую армию? Кто думает так, не понимает, что победоносную армию надо растить! Заявляю авторитетно, что наша армия образца сентября тридцать девятого не смогла бы за два месяца бросить на колени Францию — если бы не познала успех в Польше. А марш германских войск по Парижу в сороковом сделал вермахт силой, способной покорить весь мир! И где те ветераны, узнавшие вкус победы, не только солдаты, но и опытные командиры, и штабы? Они остались в русских снегах, лесах и болотах, и заменить их некем! Наш фюрер теперь гонит на фронт мерзавцев со всей Европы, и даже уголовных преступников из тюрем. Толпа, сколь угодно большая и вооруженная до зубов, это еще не армия — кто сомневается, взгляните на Арабский Легион. Оснастите их полностью и представьте в настоящем бою против даже одной нашей или русской дивизии — вы сомневаетесь в результате?

— А как же русские, ведь у них было практически такое же положение в сорок первом году, когда мы стояли под Москвой?

— К сожалению, или к счастью, Клаус, я не был на русском фронте. Но по тому, что слышал, у русских во-первых, было просто больше людей, во-вторых, их потери первого года войны пришлись на слабообученное "мясо", за которое нам однако пришлось платить жизнями ветеранов — но если русские как оказалось, быстро учатся воевать, то нам свои, даже меньшие потери, оказалось восполнить нечем. Теперь же, в лучшем случае мы сумеем устроить контрнаступление, подобное московскому, уж если такое удалось полякам в двадцатом — но вот где мы возьмем силы на свой "Сталинград"? И что останется после против англичан и американцев, которые в своей привычной манере, копят силы на островах, чтобы вмешаться, когда будут делить победу? У нас просто нет таких мобилизационных резервов, как у их коаллиции…

— А как же наш возможный удар через Кавказ?

Роммель только поморщился.

— Вы верите, что мы сейчас дойдем отсюда до Москвы? В это еще можно было бы поверить, ударь Гудериан нам навстречу от Орла — вот только русские съели его легендарную Вторую Танковую, не сильно при том утомившись. Отсутствие нам приказов из Берлина, лучшее доказательство неосуществимости этого плана в сложившихся условиях. В лучшем случае мы отвлечем с основного фронта несколько корпусов, а затем нас раздавят. Исход войны решится не здесь…

— То есть, вы считаете, что поражение неизбежно, — неуверенно спросил полковник.

— Я считаю, что если наша армия вдруг чудесным образом не станет больше, или армия врагов таким же чудом не станет меньше, то все кончится также как в прошлую Великую войну, если не хуже — мрачно усмехнулся Роммель — и я не надеюсь на чудеса, пока что все наоборот: наших солдат становится все меньше, союзники предают нас один за другим, а силы противника только растут. И что еще страшнее, русские превосходят нас качеством, вот не притворяйтесь, что вы не слышали о новых русских танках и самолетах, которым нам просто нечего противопоставить! Или вы верите, что европейское быдло будет умирать за Германию так же, как русские стояли насмерть под Сталинградом?

— А что бы вы сделали на месте фюрера? — неожиданно поинтересовалсяя Штауффенберг.

Роммель бросил на собеседника внимательный взгляд.

— К счастью, я всего лишь простой фельдмаршал… И, признаюсь, мне совсем не хочется оказаться на месте фюрера… Однако, если я не ошибаюсь насчет соотношения сил наших и противника, а мне хотелось бы ошибаться, наиболее выгодной для Германии была бы попытка заключения мира, если не полного, то хотя бы сепаратного…