или рекрутский набор, или прочий какой сбор для пользы и обороны государства, для того надлежит тогда всякому понести самому на себе для общей пользы некоторую тяжесть, в том голосов сообразить никак невозможно будет, и, что надобно сделать и рассмотреть в неделю, того в полгода или в год не сделают… Четвертое, если офицеры перед штатскими не будут иметь лишнего почтения и воздаяния, то и последняя пропадет у тех к военной службе охота, понеже страха над ними такова, какой был, чаю, не будет. Еще же слышно, что делается воля к службе, и правда, что в неволе служить зело тяжело. Но ежели и вовсе волю дать, известно вам, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для того если некоторого принуждения не будет, то конечно и также, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захочет лежать в своем доме, разве что останутся одни холопы и крестьяне наши, которых принуждены будем производить и в тое чести надлежащего места отдавать им, и таких на свою шею насажаем непотребных, от которых впредь самим нам места не будет и весь воинский порядок у себя, конечно потеряем».

Я не стану устанавливать степень основательности мотивировки Волынского, для меня важна направленность его мыслей, не схожих с мыслями «верховников». Можно представить, сколь возбуждено было шляхетство в Москве поведением «верховников», если даже в провинции их действия решительно осуждались! О том, что вместо одного монарха «мы увидим в лице каждого члена этого совета тирана, своими притеснениями делавшего нас рабами пуще прежнего», высказались не только Прокопович и Волынский. Эту мысль можно встретить даже в депеше саксонского посланника Лефорта.

Что делала в эти бурные дни Анна Иоанновна? Прибыв в село Всехсвятское, расположенное в семи верстах от Москвы, где перед въездом в старую столицу она должна была провести несколько дней в ожидании, когда будет захоронено тело Петра II и завершится подготовка к ее торжественной встрече, императрица зря времени не теряла.

Хотя она по-прежнему находилась под бдительным надзором В. Л. Долгорукова, но князь не мог воспрепятствовать появлению во Всехсвятском родной сестры Анны — Екатерины Иоанновны и кузины Елизаветы Петровны. Они обменялись любезностями, призывами жить в мире и согласии, но подлинная теплота между ними отсутствовала. «Мало осталось членов нашего семейства, мы многих потеряли, — обратилась к дочери Петра Великого дочь его единокровного брата, — так будем же жить мирно, в полном согласии, и я употреблю все старанье не нарушать его». Елизавета Петровна ответила взаимными обязательствами, но не преминула пожаловаться на притеснения Долгоруковых. «Она, — доносил Лефорт, — не хотела выйти замуж за князя Ивана и за то должна была переносить все неприятности. Ее величество обещала все это исправить».

Рис. Скино А.Т. Литография Каспар Эргот. Портрет Павла Ивановича Ягужинского. 1862 г. Иванов П. Опыт биографий генерал-прокуроров и министров юстиции. СПб., 1863

Гораздо важнее прибытия сестер было появление в Всехсвятском батальона Преображенского полка, членов Верховного тайного совета, а также генералитета. Во время аудиенции Анна Иоанновна дважды нарушила подписанные ими кондиции. Первый раз, когда канцлер Г. И. Головкин пытался возложить на нее ордена Андрея Первозванного и Александра Невского. Императрица сочла получение кавалерии от подданных унизительной для себя процедурой и ненароком перехватила их из рук канцлера, произнеся: «Ах, правда, я и забыла их надеть» — и велела их надеть на себя одному из своих придворных.

Вслед за казусом с кавалерией Д. М. Голицын обратился к императрице с приветственной речью, в которой заявил, что все они благодарят ее «за то, что ты удостоила принять из наших рук корону и возвратиться в отечество и за то, что ты соизволила принять пункты, которые нашим именем предложили тебе наши депутаты».

Ответную речь Анны Иоанновны изложили в депешах три дипломата: К. Рондо, Лефорт и Вестфален, причем подробнее всех ее содержание передал Лефорт: «Я соблаговолила принять пункты, предложенные вами, уверена будучи в неизменном усердии и верности вашей к государыне и отечеству. Я постараюсь только склониться к тем советам, которые бы доказали, что я ищу лишь блага моего отечества и верноподданные моих, прошу вас помогать мне в том; пусть правосудие будет предметом попечительного внимания вашего и пусть мои верноподданные не испытают никакого угнетения».

Обращает на себя внимание отсутствие в депеше Лефорта фразы, обнаруженной в депешах К. Рондо и Вестфалена. К. Рондо вложил в уста императрицы обещание ее соблюдать пункты кондиций «всю жизнь», а в депеше Вестфалена это обязательство звучало так: «Я их свято хранить буду до конца моей жизни».

В ответной речи Анны Иоанновны наличествуют слова, из которых следуют претензии ее на самодержавие: она была уверена «в неизменном усердии и верности вашей к государыне и отечеству».

Явным нарушением кондицией было и объявление себя шефом Преображенского полка и эскадрона кавалергардов. Четвертый пункт подписанных ею кондиций гласил: «…гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета».

Вряд ли члены Верховного тайного совета, не говоря уже о проницательном Д. М. Голицыне, не заметили дважды нарушенных Анной Иоанновной кондиций, но промолчали. Почему? Осмелюсь высказать догадку: вероятно потому, что отвага, проявленная при составлении кондиций, покинула «верховников» во время непосредственного контакта с императрицей, когда эта отвага уступила рабской покорности монархине. Понадобилось целое столетие, чтобы появились декабристы, созревшие для внедрения в России республиканских порядков.

Торжественный въезд Анны Иоанновны в Москву состоялся через четыре дня после похорон Петра II и через день после аудиенции «верховников», вельмож и генералитета — 15 февраля, в воскресенье. По своей пышности и торжественности москвичам не доводилось наблюдать ничего подобного, и эту пышность следует тоже рассматривать как шаг к отмене кондиций и утверждения абсолютизма.

Шествие открывал батальон Преображенского полка, за ним следовали кареты вельмож, в трех из них восседали фельдмаршалы Долгоруков, М. М. Голицын и Трубецкой, далее шествовали четыре камер-лакея, за ними — семь карет, в четырех из которых сидели придворные дамы, привезенные из Курляндии, а три были пустыми.

Императрица ехала в большой, богато украшенной карете с придворными лакеями, четырьмя арапами и скороходами. Шествие замыкала гренадерская рота гвардейского Семеновского полка. Въезд в Земляной город сопровождался залпом из 71 орудия.

У триумфальных ворот в Китай-город императрицу встречали синодалы во главе с вице-президентом Синода Феофаном Прокоповичем. В Кремле императрица под звон колоколов отправилась в Успенский собор, у