— Что? — вскричала Диба. — Эти трюки и фокусы с дыханием?

— Ну нет, — ответила Деви, — все это я йогой не считаю. Конечно, йога — это определенная система упражнений и выработка необходимых умений, но не всякое умение является йогой. К примеру, ты можешь приучать себя пить молоко или есть топленое масло, но это вовсе не значит, будто ты занимаешься йогой. Йога предусматривает три вида особых умений.

— Каких же? — полюбопытствовала Диба.

— Джняна, карма и бхакти.

— Сейчас нам предстоит проверить другие свои умения и способности, — заметила Ниши, глядя в подзорную трубу на реку.

— О чем ты говоришь? — не поняла Профулла. — Какие другие способности?

— А вон, видишь, лодка приближается? — указала Ниши. — Наверное, это английский лазутчик.

Деви отобрала у нее трубу и посмотрела в нее.

— Нет, — сказала она, — это не лазутчик, а мой муж. Идите обе вниз.

Женщины ушли. Тем временем лодка подплыла к баркасу и остановилась. Из нее поднялся Броджешор. Он легко вспрыгнул на палубу судна и приказал лодочнику привязать лодку у берега.

Броджешор подошел к Профулле, и та с низким поклоном приняла прах от его ног. Они сели.

— Сегодня я не мог привезти денег, — сказал Броджешор. — Верну дня через три-четыре. Где мне тогда найти тебя?

Ах, Броджешор, Броджешор! Так-то ты разговариваешь с Профуллой после десяти лет разлуки!

— Больше вы меня не увидите, — проговорила Деви, и голос ее дрогнул. Она вытерла глаза. — Но выплатить мне свой долг вы сможете. Раздайте эти деньги беднякам — когда это вам будет удобно, — и вы рассчитаетесь со мной.

Броджешор взял ее за руки.

— Профулла! Твои деньги…

Опять он заговорил о деньгах! Но какое это имело теперь значение? Стоило ему взять Профуллу за руки, как панцирь сдержанности, в который она пряталась все эти десять лет, рассыпался в прах. Слезы хлынули из глаз. Знаменитая разбойница плакала, как дитя. Броджешор растерялся. Он совсем не был готов к подобной сцене, считал, что преступница, живущая разбоем, не способна растрогать его. А теперь у него защипало глаза. Боясь выдать себя, он не решался поднять руку, чтобы вытереть их. Соленая влага потекла по его щекам и упала на руку Профуллы.

И тогда построенная им стена отчужденности рухнула, словно песчаная плотина. Броджешор хотел сурово осудить Профуллу за ее преступную деятельность, собирался назвать дурной, низкой женщиной, живущей в грехе, произнести другие горькие, но справедливые слова и уйти от нее, теперь уже навсегда. Но мог ли он сказать что-то подобное той, чью руку окропил собственными слезами?

Броджешор отер глаза и сказал:

— Не удивляйся, Профулла, что я говорю о деньгах, беспокоюсь о своем долге. Ведь, казалось бы, не все ли равно, твои это деньги или мои. Но мысль о них действительно мучает меня. Знаешь, все эти десять лет ты одна была в моем сердце. Ты по-прежнему владела им, хоть мне и сказали, будто ты умерла. У меня есть еще две жены, а я совсем забыл о них, они перестали для меня существовать. Все мои мысли были только о тебе. Не знаю почему, но это именно так… Когда мне сообщили о твоей смерти, я с горя сам чуть не умер. Наверное, было бы лучше, если бы ты в самом деле умерла или я… По крайней мере, мне не пришлось бы слышать о тебе все эти ужасы. Ведь теперь мне надо бы радоваться, что я наконец снова обрел тебя, вернул сокровище, утраченное десять лет тому назад, а я страдаю. Вместо счастья ты принесла мне горе. У меня даже в голове не укладывается: моя Профулла — и такое занятие!

— Какое же? — спросила Профулла. — Разбой?

— А разве нет? — с горечью ответил Броджешор.

Профулла могла бы рассказать ему, как его отец выгнал ее навсегда из своего дома и посоветовал беспомощной отчаявшейся девушке жить грабежом. Она отличалась хорошей памятью и не забыла эти слова. Она могла бы напомнить Броджешору этот наказ его отца и сказать: «Да, я действительно разбойница, но тебе ли упрекать меня за это? Твои же родители посоветовали мне заняться воровством, вот я и выполняю их волю». Однако она не стала этого говорить и тем самым проявила высшую добродетель. Вместо такого признания она умоляюще сложила руки и сказала:

— Клянусь тебе, я никогда не занималась разбоем. Ни разу в жизни я не воспользовалась ни одной чужой пайсой. Я всегда поклонялась одному-единственному богу — тебе. Пыталась обратиться в другую веру, но не смогла, все мои помыслы принадлежали только тебе. Я никогда не была разбойницей, хотя все меня так называют. Для того я и решилась встретиться с тобой сегодня, чтобы рассказать, почему обо мне идет такая слава. Узнать об этом ты можешь только от меня. Слушай же…

Она поведала ему обо всем, что случилось с ней за последние десять лет, начиная с того злосчастного дня, когда свекор указал ей на дверь. Броджешор слушал жену с удивлением, испугом, смущением и не мог не восхищаться ею.

— Ты веришь мне? — спросила она, закончив свое повествование.

Броджешор ничего не ответил, но его просветлевшее лицо сказало ей все о его чувствах — каждое ее слово проникало ему в самое сердце.

— А теперь разреши мне навсегда проститься с тобой, — сказала Профулла. — Заклинаю тебя, немедленно уходи отсюда, дольше оставаться здесь очень опасно. Ты сам должен понять, какая беда грозит тебе, если я, наконец нашедшая тебя после десятилетней разлуки, умоляю расстаться со мной. Уезжай и захвати с собой моих подруг. Они достойные женщины, я их очень люблю. Довези их до своего дома, а там пусть идут куда пожелают. Не забывай меня и передай Шагор, чтобы она тоже помнила обо мне…

Броджешор, пораженный ее словами, не сразу нашелся что ответить.

— Я тебя не понимаю, — проговорил он наконец. — Объясни мне, пожалуйста, что тут происходит? У тебя в подчинении столько народу, куда все подевались? Даже гребцов не видно. Только две женщины на всем судне, да и тех ты хочешь отправить со мной. Говоришь о какой-то опасности, запрещаешь оставаться с тобой, прощаешься… Ничего не могу понять… Скажи наконец, в чем тут дело и что за беда угрожает тебе. Я должен знать всю правду. А тогда и решу, уезжать мне или нет.

— Незачем тебе все знать, — сказала Профулла.

— Разве я чужой тебе? — возразил Броджешор.

И в это время раздался ружейный выстрел.

Броджешор и Профулла вздрогнули, взглянули друг на друга, а потом посмотрели на реку. Вдали показалось пять длинных лодок, они шли к баркасу В лунном свете вода холодным блеском вспыхивала при взмахе весел. Вот уже можно было различить солдат, сидевших в них. Очевидно, выстрел послужил им сигналом к наступлению. Он означал, что подошло подкрепление и пора действовать.

Профулла повернулась к мужу:

— Больше медлить нельзя. Прыгай в лодку и уходи.

— А ты? — спросил он и поинтересовался: — Что это за лодки и почему оттуда стреляют?