Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А следующим вечером, не помню уж каким образом, возникла такая узкая компания, как Юрий Васильевич Бондарев и я, и больше никого, и направились мы немедленно, глазея по сторонам, в ближайший кинотеатрик. Там шли, через сеанс, два кинофильма: «Олег Попов», а второй назывался «Бордель». Угадайте, на какой мы решили идти единогласно? Вы правы. И этот вечер остался в памяти, и частичка нашего нечаянного мужского панибратства. И назавтра Юра и его жена Валя были добры и даже одолжили мне кроны на солнцезащитные очки. А потом мы разъехались по домам, два откровенно, хоть и непонятно почему, несовместимых человека: лауреат Ленинской или Государственной премии и секретарь российского Союза писателей и рядовой Иозеф Швейк, песенник из роты подпоручика Дуба, чтобы никогда больше не повидаться и не переброситься даже парой слов. Долг я, правда, завез в Москве и передал через секретаршу.
Я поездил по свету, спасибо тебе за одно это, а больше ни за что, дорогая моя писательская организация. По глупости тогдашней пришло дурацкое вдохновение, и было написано много заграничных стихов, которые никогда и нигде я перепечатывать не буду. Например, из Италии:
А в Нью-Йорке, в Организации Объединенных Наций, гид сказала: «А эту картину подарил ООН знаменитый художник Такой-то! Картина символизирует возрождение мира из пепла войны наподобие сказочной птицы Феникс».
И одна ленинградская поэтесса, которая ни на что не поднимала глаз, а все строчила и строчила в свой блокнот, спросила:
– Простите, мадам, как вы сказали, птица?..
Что нужно советскому человеку за границей? Один эстрадный артист так тогда ответил на этот вопрос:
– Советскому человеку за границей все нужно!
Что за человек возникает из разбросанных этих заметок? Во-первых, я или не я? А во-вторых, какой же я на самом деле? Где граница между моими добродетелями и недостатками, можно ли, как в той детской игре, отвернувшись, по наводящим вопросам сразу угадать: Михаил Танич.
Начну с недостатков. Этот тип честолюбив и задирист от природы, может обидеть словом и вызвать на себя огонь, от которого не найдет защиты. Раньше находил, а потом кураж растерялся по ухабам невзгод.
Толстяк, в котором лишних килограммов 15-20 веса, прибрюшистый, вдобавок модник, но всегда плохо одет: во-первых, уже сказано почему – толстоват, а во-вторых, есть проблемы и со вкусом.
Редко с кем пускаюсь в настоящую дружбу, как говорится, редко с кем пошел бы в разведку (правда, и без вас в разведку не пошел бы и вам не советую – не ресторан!). Все больше приятельства на почве работы и застолья.
Люблю свою жену, но разве есть в этом заслуга, другого и выхода не бывает, противоположное просто недальновидно и невыгодно: зачем тогда жена?
Недостаточно образован, но защищен скорострельностью мысли, бывает, что находчивость заменяет мне знание предмета. Схожу за умника.
Иногда требую с других лишнего и бываю нетерпим и несправедлив.
Да что я так перед вами заголяюсь, как на исповеди? Есть же у меня и что-то хорошее, положительное? Есть! Это смелость, а может, и глупость рассказать о своих недостатках. Не каждый решится. Я вот решился. Надо сказать, что кое-что еще и утаил.
Теперь, когда вы все обо мне знаете, если увидите на улице толстяка, копошащегося возле старенького «мерседеса», не умея его завести, и вытирающего ветошью грязные, в масле руки, – это я, смело подходите за автографом, получите обязательно!
Конец войны, 8 мая 1945 года, застал меня на марше, в немецком городке Цербсте, на родине нашей царицы Екатерины Великой, если помните, она Ангальт-Цербстская принцесса. А потом – и на Эльбе! О том, что закончилась война, сказали нам польские солдаты в конфедератках. И как-то сразу наступила оглушительная тишина и стало нечего делать. Счастье, что, кажется, остались живы, сразу не осенило.
Начали делать самогонку. Всегда найдутся умельцы и сруб поставить, и роды у кобылы принять, а уж самогонку выгнать… сколько хотите! Самогон – не забывайте великое это слово.
А потом переехали мы и за Эльбу, в небольшой тюрингский городок Бернбург, заняли там казармы, еще вчера американские. Вырезали полуголых красавиц из тысяч разбросанных по полу цветных журналов и прикололи на стены над кроватями. Ненадолго – комиссары быстро навели порядок с голыми грудями. И под корень – нашу грешную молодость!
Началась отложенная на четыре года мирная жизнь, без ежедневных смертей. И внизу, в парке, был футбольный стадион, настоящий, с большой трибуной. И пришел оттуда как-то солдатик наш Женя Черный (фамилия такая, сам-то он был голубоглазый блондин) и говорит: «Сегодня немцы первенство то ли Тюрингии, то ли Саксонии разыгрывали, в один день, с выбыванием, два тайма по тридцать минут. Футбол такой послевоенный, в общем, мы их штуки на три понесем! Я договорился на пятницу. Майки они нам в красное выкрасят».
Понесем так понесем. Набиваем шипы. А в среду вышли в город – батюшки, все, что можно, заклеено бумажными афишами розового цвета, из угла в угол, по диагонали огромными буквами (позвольте сразу переведу с немецкого) – ФУТБОЛ. В левом верхнем углу: «Ваккер. Бернбург», а в правом нижнем скромненько: «Красная Армия». Цена билета 2 марки.
Ну, афиша и афиша, мы же их понесем, какая разница, что они нас обозвали «Красная Армия», они же без умысла, правда, получается как бы мы ЦДКА, а не команда артиллерийской воинской части, не очень-то и умеющая играть в этот самый футбол. Но мы же их понесем!
И торжественный день первого после такой войны международного футбольного матча настал. Играл духовой оркестр. Офицеры и генералы заполнили трибуну. Немцы проходили через единственный столик, где продавались билеты, хотя войти на стадион можно было и со всех четырех сторон парка, где билетов не продавали. Мы надели выкрашенные пятнами в какой-то свекольный цвет майки, разноперые трусы, гетры и бутсы. Началась разминка.
В воротах у нас стоял невысокого роста, очень прыгучий сержантик Павлик Мишин, акробат из московского цирка, один из ассистентов знаменитого Карандаша; он показывал чудеса, а били ему по воротам мы четверо, и было не стыдно за то, как мы это делали. Все немецкие мальчишки столпились за нашими воротами – хороший признак! Но кто такие пять-шесть остальных наших игроков, не знали не только немцы, не знали и мы сами.
Не прошло и пятнадцати минут, как немцы привезли нашему Павлику три гола. Позор! И как-то так странно играют: все больше назад мяч отдают, а потом пас, рывок – и штука! После мы узнали: они с завода «Юнкерс», всю войну дома прожили и в футбол играть не прекращали. Они были командой, а мы только что из окопов выбрались, еще от пороха не отмылись.