чуть прищурившись, хитро оглядел ребят. — У каждого, пионеры, свой путь к звездам… Я вот хотел бы помочь всем людям проложить путь к звезде, которая зовется Правда.

— А все-таки, — спросил, как всегда несколько сумрачно, настойчивый Слава Несметнов, — как вот, по-вашему… кем интереснее быть — писателем или космонавтом?

Тонгаор усмехнулся:

— Не знаю… Не знаю, пионеры. Летать в космос пока не приходилось. А вот поэтом… Стойте-ка! Я лучше вам расскажу одну свою притчу, если хотите… Да? Ну, тогда рассаживайтесь вокруг.

Ребята мгновенно разместились: кто на уступе скалы, кто на нагроможденных камнях и обломках. Тихонько подошли курортники из санатория. И Тонгаор, медленно оглядев всех, стал рассказывать им свою «Притчу о пятерых».

— Сошлось раз пятеро, — начал Тонгаор. — Один знал, откуда произошла всякая вещь, и постиг состав ее, и строение, и тайну недр ее, и кромешное вращение мельчайших частиц, все образующих. Он был Великий Физик.

Другой смотрел на него и видел ток крови в жилах, и узлы нервов, и всего насквозь, и по дыханию слышал, что у того в легких, как бьется у него сердце, и распознавал срок жизни его. То был Знаменитый Врач.

Третий взирал на этих двух и думал, как бренны и бесконечно малы они в сравнении с мирами, которые он разглядел в свои трубы и вычислил. Он был Прославленный Звездочет.

Еще один, бывший тут, размышлял о том, как короток шаг этих людей в сравнении с ходом истории и как ничтожен возраст их по сличению с веками. Это был Мудрый Летописец.

А пятый думал: «Да, я, должно быть, изучил всё меньше, чем они… Но я постигаю сердцем, как просторен мир, как велик ум человека, как всеобъемлюща душа его. Я не знаю точно ее срока и состава, но могу поведать о ней так, что в нее войдут счастье и гармония, и я подвигну ее на новые дерзания, и в слове моем она обретет бессмертие».

То был Поэт.

…Так хорош был этот вечер, такая не знающая конца и края тишина простиралась над морем и плыла куда-то, безмолвная, за остывающий горизонт, чтобы объять покоем весь вечерний мир, что даже и захлопать никто не решился. Пожилые курортники, сопровождавшие Тонгаора, только головы склонили, понимающе покачав ими. Ребята хотя и не всё до конца поняли, но почувствовали, что им позволили коснуться чего-то очень большого и бесконечно дорогого для этого высокого, худого, белоголового человека. А тот вдруг закашлялся, приложил к красивому и тонко очерченному рту белый платок. Отвернувшись, он долго содрогался в кашле. А когда отнял платок, то не успел сразу скомкать его. И ребята заметили на платке красные пятна. Он виновато сунул платок в карман и долго смотрел на принца.

— Смешно и странно сходится порой многое на свете, мальчик, — проговорил Тонгаор. С какой-то горькой нежностью вглядывался он в лицо Дэлихьяра. — Но если бы ты только знал, как ты, мальчик, похож на моего сына! Он остался там у нас… в Джунгахоре. С матерью. Не выпускают… Нет, поразительно похож! Только мой сын чуть постарше… А ты скучаешь по дому… — он замялся, — ну, по своему дворцу, что ли?

Перед глазами принца длинной и медлительной, как караван, чередой прошли бесконечные залы Джайгаданга. Они были затенены тяжелыми занавесями, пустынные и гулки, как пещеры. Толстые ковры, застилавшие их, делали вязкими шаги одиноко слонявшегося по безлюдному дворцу Дэлихьяра. А окна были оплетены вьющимися растениями. Они начинали медленно колыхаться, если подойти к ним. И Дэлихьяр, чтобы посмотреть на то, что происходит вокруг дворца, должен был разводить руками эти тяжко колеблющиеся зеленые плети и тукаться в стекло окна, как рыба в аквариуме.

Принц сумрачно затряс головой и сказал что-то по-джунгахорски. Тонгаор вздохнул:

— А я скучаю. Очень скучаю… Ведь родина, дорогой мой принц, это не только твой дворец и моя тюремная яма. Это все самое дорогое. Это любишь всю жизнь. А раз любишь, значит, скучаешь. — Он помолчал, опустил вдруг на глаза черные очки, а потом резко сдернул их и еще раз заглянул в лицо Дэлихьяра. — Хочешь, я пришлю тебе свою книжку?.. Только она вышла по-русски, но ведь ты хорошо понимаешь? Недаром бабка-королева у тебя русская была… Бабашура? Правда?..

Принц радостно закивал.

— Я эту книгу сыну своему посвятил. Так и называется: «Запомни, сын!» Хочешь?

Принц опять закивал поспешно и согласно.

— А скажите… — Тараска, прищурившись, поглядел на принца. — Скажите, товарищ Тонгаор, а вы тоже учите своего сына, чтобы на его тень никто становиться не смел?..

Принца разом бросило в краску. Он метнул яростный взор на болтуна. Тоня тоже нахмурилась. Но поэт, должно быть, сразу понял, в чем дело.

— А что такое тень? Твоя тень!.. Это просто то место, которое ты собой заслонил от солнца… По-моему, надо гордиться не тогда, когда ты что-то загородил от света, а тогда, когда ты пустил свет туда, где было темно. Надо так в жизни держаться, чтобы никому солнца не заслонять. Чтобы след твой к солнцу людей вел. Вот это топтать никому не давай, мальчик.

Тараска хотел еще что-то спросить у Тонгаора и опять протолкнулся к нему, но поэт вдруг замахал на него обеими руками и поспешно отступил.

— Убери, убери эту гадость! — Он указал на дохлого полуиссохшего краба, которого держал за одну клешню Тараска. — Не терплю дохлятины… Я и живых-то их боюсь. Убери, прошу.

Тараска оторопело посмотрел на него, подивился про себя, что такой бесстрашный человек трусит, боится какого-то дохлого краба, и с сожалением отбросил свою находку в сторону.

Но тут к Тонгаору подошел один из пожилых санаторников, постучал сердито пальцем по часам на своей загорелой руке, потом молча взял Тонгаора за руку и, отвернувшись, постоял некоторое время, как бы прислушиваясь к чему-то. Покачал головой и отпустил руку поэта. Снизу, от подножия скалы, донесся тройной, нетерпеливый сигнал автобуса. И Тонгаор, по обычаю народа Джунгахоры, строго поклонился маленькому принцу, сперва скрестив плашмя ладони своих рук перед собой и приложив их к сердцу. Принц собрался проделать в ответ то же, но Тонгаор весело схватил Дэлихьяра за плечи, потряс его по-дружески и легонько-легонько ткнул ладонью в лоб. А потом выпрямился и отсалютовал по-пионерски всем ребятам, которые радостно вскинули вверх руки ответным салютом.

— Домой, домой! — сердито приказал пожилой курортник и опять потянул за руку Тонгаора.

— Видали, как меня тут строго держат! — пожаловался тот пионерам. — Ничего не поделаешь, юные пионеры… Проклятая тахикардия!

— Дэлька, — спросил Тараска у принца, когда спускались в