«Верить в Бога — бессилие. Ни во что не верить — безнравственность».

Несколько раз перечитали пионеры строки, в которых поэт говорил об искусстве:

«Истинный художник — это божественная страсть созидания, ангельское терпение в труде, дьявольское упорство в борьбе за правду и великая человеческая любовь к жизни».

«Талант — это дар удивлять правдой».

Книга шла по кругу. Каждый читал вслух то, что ему выпадало по очереди. То, что было не совсем понятно, заставляли читавшего повторить. И торжественно звучал в палатке номер четыре голос Ярослава Несметнова, когда он уже в третий раз читал:

— «И помни, сын: за бессмертие обычно платят жизнью!»

А Тараске особенно понравилось одно изречение:

«Если бы взрослые реже забывали, какие они были маленькими, а дети чаще бы задумывались, какие они будут большими, старость не торопилась бы к людям, а мудрость не опаздывала бы».

— Да, Тонгаор твой — это человек в полном смысле, — восхитился, прослушав заповеди поэта, Тараска. — Недаром я за него протестовал. Ты бы хоть вот у него ума набрался. А то так и останешься принц принцем.

И после книжки Тонгаора уже не хотелось ребятам слушать на следующий день очередные рассказы принца о «Книге шести сутей мира», по которой молились в Джунгахоре, где верили, что все на свете состоит из Огня, Воды, Неба, Земли, Жизни и Смерти. Что касается «Четырех опор бытия» — Веры, Силы, Дела и Дружбы, о которых напоминали четыре звезды на флаге Джунгахоры, то тут пионеры дали свои толкования.

— Ну, Вера, я считаю, — пояснил Несметнов, — это значит понятие человека… Ну, чему он научился, узнал, в общем. У нас это — наука. Сила — это, выходит, здоровье. Это, между прочим, вполне и по-нашему так. Теперь — Дело. Дело — это я так понимаю: труд человека. А Дружба — она везде дружба. Так что это у вас, Дэлька, не так уж глупо сказано.

И Тараска тоже соглашался:

— Да, ваши там мудрецы тоже с головой. Кое-что соображают.

Тонида попросила у принца книгу Тонгаора на денек и что-то переписала из нее в свою тетрадочку.

— Тут написано: «Запомни, сын!» — сказала она, возвращая книгу принцу и доверчиво заглядывая ему в лицо, — а я думаю, и дочкам сгодится. Правда, Дэлик?

Глава XI

Трудодень Его высочества

По радио сообщили, что надвигаются штормы и ливни. А в колхозе «Черноморская звезда», неподалеку от лагеря «Спартак», только что начали собирать помидоры. В этом году лето было жаркое, и помидоры созрели очень рано. Надо было срочно вывезти уже снятые в порт. И тогда школьники из соседнего портового города и расположенных вблизи поселков и ребята из пионерских лагерей решили помочь колхозникам.

Предложили отправиться в колхоз «Черноморская звезда» и желающим из пионерского лагеря «Спартак».

У Гельки Пафнулина, конечно, сразу же, еще накануне того дня, заболел живот. Он стал ныть, корчиться и получил-таки от доктора порцию очистительного. Зато порцию мороженого, причитавшуюся ему за обедом, чтобы оно не повредило больному, с удовольствием съел Тараска за его здоровье. Ну, разумеется, Тонида, Тараска, Несметнов и все мальчики из палатки номер четыре, как и многие другие ребята, кто был покрепче и постарше, собрались идти на субботник в колхоз. Принца решили, конечно, не брать с собой. Но, услышав об этом, Дэлихьяр кинулся к начальнику:

— Михаил Борисович, почему, у-это, меня совсем не берут?

— Милый ты мой, дружочек дорогой! — Начальник старался говорить как можно убедительнее. — Ну королевское ли это дело — помидоры собирать? Да не равняй ты себя с ребятами.

— А я хочу, у-это, равняй!

— Ты пойми: наши ребята народ привычный. Поработают, сколько успеют, — и делу польза, и им интересно, и руки у них не отвалятся.

— И у меня нет, у-это… не отвалятся! — Дэлихьяр протянул свои маленькие руки, пошевелил необыкновенно гибкими, способными выгибаться во все стороны пальцами.

— Не знаю, как у тебя там руки, — начальник потер себе кулаком темя, — а голова у меня определенно от вас всех отвалится. Ну, не было, не было еще в истории такого, чтобы наследник престола в колхозе работал. Не было, пойми!

— А Слава Несметнов говорил, так было, — вдруг возразил принц, успевший наслушаться в палатке номер четыре всякого и по русской истории. — Он говорил, у вас был такой царь, у-это, Петр, очень великий. Вот такой!.. Он сам ездил, у-это, за границу, далеко работать.

— Послушай, ты, королевич! — уже окончательно рассердился начальник. — Ты меня, пожалуйста, истории не учи. Я и без тебя ее знаю, тем более нашу отечественную. И времена были тогда другие, и царь иной… Здоровеннейший мужчина был, во — ростом! А куда же ты?

— Я все равно, у-это, пойду с ними, — упрямо твердил принц.

В конце концов начальник сдался и позвал вожатого.

— Ну, забирай эту августейшую особу, чтобы я его больше тут не видел! — скомандовал начальник Юре. — Забирай, раз уж ему так приспичило, но чтобы там у меня — смотри! Ответишь перед всей международной общественностью.

Когда принц с вожатым уже выходили, начальник сделал знак Юре, чтобы тот вернулся в кабинет.

— Ты там правда, прошу тебя, погляди все-таки. А то эта палата номер четыре, я вижу, так его разагитировала, что он кишки надорвет. А кто за последствия будет отвечать?

И наутро по дороге, которая вела в горы от лагеря, зашагали отряды «спартаковцев».

Вышли рано. Небо было ясное. День, казалось, предвещал добрую погоду. Но иногда в теплом воздухе сквозили вдруг какие-то холодные токи и налетал изредка порывами шумевший в деревьях и нагонявший волны на море ветер. Надо было спешить. Ребята шли с небольшими рюкзаками за спиной. В них были кое-какие припасы на день. «Спартаковцы» из палатки номер четыре приговаривали на ходу в такт шагу: «Мерихьянго, джунго ронго табатанг!.. Табатанг! Джунго ронго табатанг!» Что по-джунгахорски означало: «Империалисты, народ Джунгахоры требует, чтобы вы убирались. Убирайтесь, народ Джунгахоры требует».

Этому научил пионеров принц, и здорово у них получалось: «Мерихьянго, джунго ронго табатанг!»

Дорога круто вела в гору. Море то исчезало за поворотом ущелья, то потом снова появлялось. И каждый раз его было все больше и больше. Оно становилось неоглядно огромным и занимало теперь уже, казалось, половину всего обозреваемого пространства. И горизонт поднимался как будто вместе с ребятами, шедшими в гору.

Эхо в ущельях гудело:

«Табатанг… Джунго ронго табатанг…»

А потом был очень трудный