красивым и ладным мальчиком, любил заниматься спортом и читать, слушать музыку с пластинок, но сам играть не хотел, как бабушка Соня ни билась.

Отец был для него примером во всём, он даже новые часы не захотел, попросил отцовские, командирские, которыми того наградили, когда он воевал за власть Советов. Он от Леонида Петровича просто не отлипал, а тот любил его очень и везде за собой таскал: на рыбалку, на фотовыставку, на автомобильные гонки, где работали его фотографы. Оно было и понятно – ну как отцу не любить сына, он же будущий защитник семьи, наследник.

Вспоминаю один случай. В нашей большой, если не сказать огромной, гостиной хозяин иногда устраивал торжества, приглашал гостей, и мы накрывали стол. Как-то раз, это было году в тридцать четвертом, в числе гостей был его друг Григорий Давыдович по фамилии Соломонович, у которого жена, Татьяна Дмитриевна, была актрисой кино и считалась хоть не очень известной, но популярной. Она была общительной и очень красивой. Сам Григорий Давыдович был высоким интересным мужчиной, чем-то похожим на друга Леонида Петровича, Михаила Кольцова. Чем похожим, не знаю: может, круглыми очками в железной оправе? Григорий был инженером-химиком, главным инженером какого-то строящегося химического завода. В этот вечер он пришел к нам с женой, она недавно начала выезжать с ним к друзьям после родов и периода кормления маленькой дочки, у которой к тому времени уже появилась няня. Мужчины, сидя в креслах с рюмками какого-то крепкого напитка, спорили о строительной фотографии, нужна ли она, и если нужна, то какой она должна была быть в современных условиях. Жены сидели в столовой, и оттуда иногда доносился смех Татьяны Дмитриевны, красивый и звучный, я бы сказала, музыкальный. Видимо, спор мужчинам надоел, и гость подошел к маленькому Игорю, крутившемуся всё время возле них:

– Хочешь, покажу одну вещь? Только это тайна!

– Конечно, дядя Гриша, я никому не расскажу, даю вам слово пионера! – У него прямо глаза загорелись от интереса.

– А есть у вас в доме спички? – спросил тот заговорщицки тихим голосом.

– Конечно, есть, на кухне!

– Так, тихо, не кричи. Возьми потихоньку спички, и встретимся на балконе твоей комнаты, но чтобы никто не видел и не знал. Понял?

– Понял, я буду осторожен. Маме тоже нельзя сказать?

– Ни-ко-му, – медленно и тихо проговорил Григорий Давыдович.

Они встретились на балконе, Леонид Петрович, правда, об этом уже знал, но следил за их действиями с интересом. Григорий Давыдович вынул из кармана кусок бикфордова шнура, завернутый в газету. Кусок был недлинный, может, полметра, и они с Игорем стали на балконе его поджигать. Восторгу мальчика не было предела! Он уговорил гостя разрешить ему все-таки сказать отцу и рассказывал об этом несколько раз с упоением, что «бикфорд» горел, как змея, у которой внутри был салют, и если бы это было на войне, то он бы прикрепил этот шнур к настоящей ручной бомбе. Дружба с этой семьей оказалась очень важной еще по одной причине, о ней я расскажу позже.

У Люси дела шли не так хорошо, как у брата. Всё по причине ее нездоровья. Болезнь усилилась, приступы эпилепсии стали более продолжительными и выматывающими. Еще у нее определили и другую болезнь – шизофрению, что мне объясняли как расщепление психики, но я не очень это поняла. Девочка становилась временами рассеянной, жаловалась на головные боли, на голоса, которые она слышит в голове. Ее лечили по очереди все врачи, какие были в столице и работали с подобными недугами. Чаще всего она принимала инсулин, который рекомендовали многие светила психиатрии, смотревшие ее. Но особых улучшений не наблюдалось. Ей ничто было не мило, порой она бывала очень раздражительной, иногда заговаривалась или просто погружалась в прострацию.

Но это порой. В остальное время она была хорошая прилежная девочка, любившая музыку и литературу. Из-за болезни она не могла учиться в обычной школе, и родители стали налаживать ей домашнее образование. Бабушка и мама принимали в этом активное участие: языки, литература, нотная грамота, скрипка, фортепьяно. Папа занимался с ней основами математики и прочих технических наук. Я следила, чтобы она не ленилась, делала домашние задания, но в то же время не уставала. Мы с ней каждый день ходили на прогулки. Возникает вопрос: неужели нельзя было нанять ей учителей? Конечно, можно было, и они пробовали, но приходилось довольно часто отменять уроки по причине нездоровья, и постепенно от этого отказались, решив, что лучше будем сами с ней заниматься, чтобы у девочки был щадящий режим обучения. Люся всё понимала и была очень всем нам благодарна за это. Родители приучали ее и к спорту. Она хорошо каталась на коньках, ходила на лыжах с семьей, но групповые, силовые виды спорта, а также спорт с резкими движениями исключали, так как они могли привести к эпилептическому припадку.

Особыми успехами Люся отличалась и в музыке. Она легко читала ноты, играла классическую музыку и на память, и с листа и даже сама пыталась писать. Всё это было в первую очередь заслугой бабушки, которая много с внучкой занималась. Одно из Люсиных небольших произведений даже было напечатано в газете в 1935 году, там опубликовали ноты и написали, что пионерка Люся Межеричер написала этот марш. Мы все ею гордились.

В нашей квартире регулярно собирались друзья моих хозяев, чтобы что-нибудь отпраздновать или обсудить. Часто приходил Григорий Давыдович со своей красавицей женой, фронтовые товарищи, работники культуры и фотографы. В этот вечер народу было немного: мои хозяева, Соломоновичи и Софья Абрамовна. Я тоже была тут: подавала еду и смотрела за Игорьком, который крутился среди гостей. Уже все перешли к чаю и сладким пирогам с яблоками, а вина сменились на более крепкое в маленьких рюмках. Татьяна Дмитриевна, слегка охмелев от вина, рассказывала всем о последнем фильме, который снял ее знакомый режиссер, и вдруг обратилась к Ольге Николаевне, сидящей рядом:

– Оленька, хочу вас спросить, вы ведь из семьи священников?

– И что из этого? Я большевик с восемнадцатого года и партийный работник, – ответила та не очень дружелюбно.

– Да нет, я не про то. Просто у вас такая русская фамилия – Шалфеева, мне она очень нравится. А вы меняли ее, когда вышли замуж за Лёню? Вы теперь Межеричер?

– Ну да, а как же иначе? Мы же одна семья и все носим одну фамилию.

– А я вот не стала менять, вернее, при первом замужестве поменяла со Стаховой на Викентьеву. Правда красиво?

– Да, красиво, но я