Вероятно, именно это позволило ему продолжить линию Берке и провозгласить себя правителем, не соотнося свои действия с волей монгольского хана. Хубилай попытался хоть как-нибудь исправить ситуацию и прислал Менгу-Тимуру ярлык, в котором назначал его правителем Золотой Орды[269]. Конечно, этот жест никого не мог обмануть: фактически Хубилай сам признал, что смиряется с фактом прихода к власти внука Бату и лишь признает его воцарение. Тем не менее Менгу-Тимур принял этот ярлык: не взяв на себя никаких обязательств по отношению к центральной власти, он приобрел легитимность в глазах хана и правителей других монгольских улусов, а это укрепляло его позиции и внутри Золотой Орды. Отныне его слово и фактически, и формально становилось законом для всех подданных Джучидской державы.

И Менгу-Тимур не преминул этим воспользоваться: выше уже говорилось о том, что в 1269 г. на курултае в долине реки Талас он вместе с другими чингизидскими правителями провозгласил себя ханом Улуса Джучи, тем самым и формально объявив о самостоятельности своего улуса. Однако, по-видимому, такое намерение У него возникло задолго до таласских событий. Ведь уже в 1267 г. он выдает русской православной церкви первый тарханный ярлык, освобождавший ее от налогов и повинностей в пользу Золотой Орды[270], — а выдача ярлыков являлась исключительной прерогативой ханов!

Таким образом, мы можем с полным основанием утверждать, что Золотая Орда стала самостоятельным государством благодаря тому, что два ее правителя, Берке и Менгу-Тимур, не побоялись Войти на захват власти, который в глазах законных монархов, несомненно, являлся узурпацией и мятежом. И только поддержка собственных подданных, а также в какой-то степени — и соседних чингизидских правителей позволила им не только сохранить свою власть, но и оставить по себе репутацию законных правителей, много сделавших для своего государства.

Почти сорокалетняя военная и политическая деятельность Ногая — правнука Джучи, известного ордынского военачальника и временщика — составляет целую эпоху в истории Золотой Орды. Неудивительно, что его личности посвящен целый ряд специальных исследований[271]. В том, что он начал борьбу за власть и, в общем-то, предпринял попытку ее узурпации, поставив Золотую Орду на грань распада, его биографы в целом согласны, возникает только вопрос, с какого именно времени его действия можно квалифицировать как попытку узурпации трона.

По мнению Г. В. Вернадского, Ногай после смерти Берке в 1266 г. сам предъявил претензии на ханский трон, но, уступив Менгу-Тимуру, разделил с ним власть в качестве фактического соправителя[272]. Несомненно, если бы Ногай и в самом деле попытался тогда провозгласить себя ханом, его можно было бы обвинить в попытке узурпации: ведь он являлся потомком незаконного сына Джучи (пусть даже и самого старшего по возрасту), а среди Чингизидов было распространено негласное правило, что потомки ханского рода от наложниц имели куда меньше прав на престол, чем законные сыновья. Однако анализ источников не позволяет согласиться с утверждением Вернадского: ни один источник не упоминает о попытке Ногая стать правителем Улуса Джучи после смерти Берке. Тем не менее, по-видимому, он мог поддержать кого-то из конкурентов Менгу-Тимура, и тот, заняв трон, не простил ему этого, освободил от обязанностей военачальника и фактически отправил в ссылку в его семейные владения в Причерноморье[273].

Но именно в этот период Ногай начинает вести практически самодеятельную внешнюю политику: он вступил с переписку (от собственного имени) с египетским султаном Бейбарсом, активно вмешивался в политические события в Византии, Болгарии, Сербии, подчинил своему влиянию местных правителей. Можно ли считать, что он хотя бы отчасти узурпировал полномочия верховного правителя? Однозначного ответа на этот вопрос мы дать не можем. Например, что касается переписки с иностранными государями, такие полномочия были у ряда крупных золотоордынских региональных правителей — например, даруги Крыма вели переписку и с египетскими султанами, и с венецианскими дожами[274], и их действия никоим образом не вызывали обвинений в узурпации.

А вот уже вернувшись к активной деятельности после смерти Менгу-Тимура в 1280-е гг., Ногай стал предпринимать действия, которые можно считать не вполне законными. Именно при его непосредственном участии царевичи Тула-Буга, Алгуй, Тогрул и Кунчек организовали заговор и свергли законно избранного хана Туда-Менгу. По одним сведениям, он был объявлен «помешанным» и в качестве такового неспособным занимать трон[275]; по другим сведениям, его свержению придали характер добровольного отречения: он якобы склонялся к суфизму и сам пожелал отказаться от власти и сосредоточиться на духовной жизни[276]. Нельзя не отметить, что насильственному захвату власти в целом бы придан характер законности, однако нет сомнения, что переворот прошел без междоусобиц и мятежей, во многом благодаря могуществу и влиятельности его главных действующих лиц — Ногая и Тула-Буги. Кроме того, Ногай формально оставался в стороне, предоставив действовать своим сообщникам, которые и стали править Золотой Ордой при номинальном верховенстве Тула-Буги.

Всего несколько лет спустя между Ногаем и новым ханом возник конфликт, и в 1291 г. временщик (к этому времени занимавший пост бекляри-бека, т. е. верховного главнокомандующего войсками Золотой Орды), хитростью захватил хана вместе с его соправителями и предал в руки своего сообщника — царевича Токты, сына Менгу-Тимура, сказав ему: «Вот этот завладел царством отца твоего и твоим царством», тем самым обвинив плененного монарха в незаконном захвате трона[277]. Примечательно, что от самой казни свергнутых правителей Ногай предпочел устраниться — несомненно, чтобы впоследствии не давать повода обвинить себя в незаконной расправе с членами дома Чингис-хана[278].

Эта предусмотрительность оказалась отнюдь не лишней, поскольку уже в середине 1290-х гг. он рассорился и очередным своим ставленником — ханом Токтой, начав против него гражданскую войну. С 1296 г. Ногай стал чеканить собственную монету, причем не только со своим именем, но и с именем своего старшего сына Джуки, тем самым формально объявив его своим наследником[279]. Чеканка монеты означала претензию на верховную власть, Тогда как провозглашение соправителем и наследником собственно сына в какой-то степени нарушало чингизидскую правовую традицию — ведь даже вступление на престол наследника по завещанию должно было быть подтверждено решением курултая.