— Почему старика? — возразила Вера. — Папа еще совсем не старый.

— Очень даже хорошо выглядит для своих лет, — добавила Марина.

— Да это я так, фигурально выразился! — махнул рукой Багажник. — Вот у меня родители пожилые и даже очень. Я ведь, как это называется, поздний ребенок. Послушайте, девчонки, а какого рожна ваш папаша вдруг стал интересоваться живописью?

Вопрос был задан так неожиданно, что Вера и Марина растерялись.

— Живописью? — переспросила Марина.

— Да живописью.

— Никогда не замечала за папой этого. Хотя, видите ли, Петр, мы ведь очень мало общаемся с папой, и в сущности, совсем его не знаем. Так что, кто знает, может быть он любит живопись. Но во всяком случае, когда однажды он возил меня в Москву, я тогда еще была ребенком, я с великим трудом затащила его в Третьяковку. Так он там еле выдержал конца экскурсии, и все время зевал, так что мне даже стало неловко за него перед экскурсоводом.

Марина врала вдохновенно. Вера жевала салат и думала, как бы все это запомнить и потом не перепутать, если Багажник вдруг что-нибудь переспросит. Но тот, казалось, ничего не подозревал и лишь участливо кивал головой.

— Вот-вот, и я о том же. К нам тут случайно, я повторяю, случайно попал один из его людей, и при нем была обнаружена картина. В принципе мазня, но парень обещал нам поснимать за нее головы, если она пропадет.

— Ничего себе мазня! — не удержалась Вера. — Это же…

Она опять замолчала, потому что увидела, как окаменело лицо Марины. Зато Багажник сразу заинтересовался таким оборотом дела.

— Так вы уже в курсе? — оживился он. — Тогда может быть объясните мне, в чем ее ценность?

— Вообще-то нам мало, что известно, — поспешила замять оплошность подруги Марина. — Папа что-то говорил про украденную картину. А можно вам задать вопрос?

— Нет, — сказал Багажник, — потому что пока вопросы задаю я.

— Ну хорошо, — тут же согласилась Марина. — Вы прямо как следователь уголовного розыска.

Багажник подавился бутербродом с белужьей икрой и закашлялся. Вера вскочила с места, подбежала к нему, схватила за правую руку и резко дернула ее вверх, одновременно она ударила его коленом по спине. От всего этого глаза Багажника чуть не вылезли на лоб, зато застрявший в его глотке кусок хлеба тут же выскочил изо рта. А к Вере тут же подбежал Орех, в руке которого уже был пистолет.

— Назад! — истошно завопил он.

Вера презрительно на него глянула, пожала плечами и вернулась на место.

— Спасибо, Вера, — искренне поблагодарил Багажник. И тут же накинулся на Ореха. — Чего ты дергаешься? Че дергаешься, баран? Не видишь что ли, она меня спасла? Чуть не сдох! А вы, барышня, — это уже адресовалось Марине, — прекратите пожалуйста свои шуточки. То у вас Дзержинский, то уголовный розыск. Это вас папа научил так шутить?

— Да нет, это я так, — Марина сделала вид, что сильно смущена.

Некоторое время Багажник ел молча. Казалось, он был несколько обижен. Марина и Вера старались не смотреть на него.

— Ладно, — махнул рукой Багажник, — что это я, как маленький? Обиделся за ерунду. Что значит, поздний ребенок.

Марина согласно покачала головой:

— Трудное детство? Как нам это знакомо. Но у вас были родители, хоть и старые. Мы же с Верой росли без отца. А это куда хуже. Каждый норовил обидеть.

— Да, да, и это тоже мне знакомо, — глаза Багажника наполнились грустью. — Вас обижали, потому что не было отца. Меня обижали, потому что мои родители были слишком стары и слабы, чтобы заступиться за меня. Это очень грустная история. Я ведь был очень тихим воспитанным мальчиком. Учился играть на скрипке, ходил к педагогу. Мои родители видели во мне великого музыканта. Я же хотел стать художником. Увы, мне не довелось стать ни тем, ни другим. И всему виной дворовые пацаны. Местная гопота. В доме, где я жил, их было более, чем достаточно. Пока я был мал и ходил в садик, это было куда ни шло, но когда пришла пора ходить в школу, начались мои мучения. Они преследовали меня везде и всюду. Как же им, этим пролетарским ребятам, хотелось унизить и обидеть меня, особенно когда я шел со скрипкой или мольбертом. Они просто проходу мне не давали и издевались изощренно и методично. Был среди них один, даже не помню его имени. Прозвище помню, вернее никогда не забуду. Почему-то его звали Рейганом. Ничем он не походил на Рейгана, но все равно его так звали. Этот Рейган и был главным моим мучителем. Если бы не он, то и другие бы не относились ко мне подобным образом. Боже! Как же он меня доставал! Ни одна встреча с ним и его компанией не обходилась без слез. Моих разумеется. Он вымогал у меня деньги, отнимал из сумки продукты, когда я возвращался из магазина. И я его боялся, как огня. Он так сумел меня запугать, что я ни словом не обмолвился родителям, каково мне живется. Они жили в неведении. Может быть это не только из-за страха. Мне просто было жаль их. Что они могли сделать? Старые, немощные, до невозможности интеллигентные. Я терпел, снедаемый жаждой мщения, где-то до четырнадцати лет. Однажды мой враг сообщил мне великую весть:

— Ну все, Петушок (так он меня называл всегда, и только потом, через много-много лет я узнал истинное значение этого прозвища), кайфуй. Я с предками уезжаю на целый год в Африку. Живи. Тут конечно ребята за тобой присмотрят, чтобы ты, значит, совсем не расслабился. А там я вернусь, и ты у меня вновь запрыгаешь.

Он побил меня, на прощание, сильнее чем обычно, и чаша моего терпения переполнилась. Я бросил скрипку, отложил в сторону кисти и краски и записался в секцию карате. Мной словно овладело безумие. Целый год я занимался, как одержимый. Первые месяцы были просто адскими, я никогда их не забуду. Через полгода стало легче. Мускулы мои постепенно наливались твердостью, удары становились точнее и крепче, а дух мой, поддерживаемый жаждой мести, делал из меня воина. И вот через год я понял, что все, вот он этот момент наступил. Я готов встретиться со своим кровным врагом лицом к лицу.

И вот Рейган вернулся, потемневший под жарким африканским солнцем, раздавшийся на заморских харчах и от всего этого еще более наглый. Увидев его я задрожал. Прежний страх вернулся ко мне и прожег до костей. Черт побери, я опять ничего не мог с ним поделать! Все приемы тут же забылись, все, что я отрабатывал весь этот год, куда-то исчезло, словно я как и прежде играл на скрипке и писал этюды. Боже! Какое это было унижение.

— Что, Петух? — Рейган ликовал. — Мне пацаны сказали, ты карате занялся. Ну давай посмотрим, чему ты научился?

И он избил меня у всех на глазах и ко всеобщему ликованию. Петька скрипач опять был низвергнут на самое дно дворовой и школьной жизни.

Но я не сдался. Я не вернулся к скрипке и краскам, я вернулся в секцию карате, да еще вдобавок записался в боксерскую секцию. Рейган меня не трогал, и не потому что подобрел или изменился к лучшему. Нет, он просто переехал в соседний район и возглавил тамошнюю шпану. Наверно он забыл про меня. Но я не забыл и продолжал с остервенением заниматься боксом и карате. Прошло еще два года. За это время я научился плавать, прыгать с парашютом, стрелять. Пацаны отстали от меня, потому что видимо в моей внешности уже не было той беззащитности и нежности, какая была прежде. Еще бы! Две победы на областных соревнованиях по боксу, и черный пояс и первый дан по карате — это что-то да стоит. На меня стали обращать внимание девчонки. Я стал гулять с ними, и тут мое прежнее владение скрипкой принесло мне огромную пользу, потому что я с легкостью овладел гитарой. А что такое парень с гитарой? Это же всеобщий девчачий любимец! И я таковым стал. Я завоевал авторитет среди пацанов, и был любим девчонками. Но все равно где-то в глубине души моей оставался противный липкий страх. Да, снаружи я был суперменом, а в душе оставался все тем же трусливым и робким Петушком. Чего я боялся? Я боялся, смертельно боялся, что в один прекрасный день явится Рейган и разрушит все, что я с таким трудом построил. Нет, я не переживу такого!