Лаврентий побагровел, глаза его налились кровью. Со стороны он стал похож на быка, разве только землю копытами не рыл. В таком состоянии он мог и убить. Академик быстро поправил очки на носу и торопливо сказал:

— Так, художники обычно на картинах свои фамилии пишут. Надо посмотреть. Можно я попробую?

— Валяй!

Академик стал ходить вдоль картин и внимательно их рассматривать. Особенно тщательно он всматривался в углы полотен. Картин было сорок четыре штуки. Подписи художников стояли на двадцати семи. Дейнеки среди них не было. Так через полчаса Академик и доложил Лаврентию.

— Значит осталось семнадцать картин, — задумчиво произнес Лаврентий. — ты их мне поставь отдельно. Ага, вот так. Теперь дальше что будем делать? Думай, Академик. Думай. Зря что ли ты такое погоняло получил? Думай, сынок. Или я найду нового программиста, а тебя уволю.

Глаза Академика забегали из стороны в сторону. Никогда еще его жизнь не висела на таком тоненьком волоске.

— Эт-то, — заикаясь пробормотал он, — надо специалиста позвать. Че я то?

— Специалиста? Какого специалиста?

— Ну откуда-нибудь.

— Откуда откуда-нибудь?

— Можно с Художественного музея.

— С Художественного музея? А у нас такой есть?

— Конечно есть. В самом центре Черноборска, сразу за Калининским мостом.

— Тогда бери Вентиля, садись в тачку, и чтобы через час специалист был ко мне доставлен. Понятно?

— Понятно!

Академик исчез на этом слове, а Лаврентий остался сидеть в кресле. Он не отводил с картин глаз и совершенно не видел, что творится вокруг него. Не видел он, как приехали рабочие-ремонтники, стекольщики и уборщики, как порушенный особняк под быстрыми и умелыми руками обретал свой первоначальный вид.

Лаврентий не заметил, как задремал. Прикрыл глаза и забылся. Ровно через полтора часа он открыл глаза и спросил:

— Доставили специалиста?

— Доставили, босс, тепленького прямо из ванны выволокли. Душ принимал, — стал объяснять Вентиль. — Жена его конечно визг подняла, да я ей пасть быстро заткнул.

— Каким образом? — Лаврентий нахмурил брови. — Неужели кулаком? Или еще хуже?

Вентиль даже обиделся:

— Зачем же кулаком? Я че мудак полный? Нет! Я ей в пасть двадцать баксов сунул, она сразу и заткнулась. А этот, — бандит вытолкнул вперед себя лысоватого мужичка в жилете и с небольшим пузом и бегающими от ужаса маленькими глазками, — вот он. Академик его нашел. Звонил все кому-то. По сотке. Баксов на тридцать наговорил.

— А че я? Че все время я? — залепетал до этого молчащий Академик. — Мне было велено спеца найти по живописи, я и нашел. Самый лучший, между прочим, специалист. В Москве преподавал.

— Молоток, Академик, теперь можешь идти, — похвалил его Лаврентий и обратился к мужичку. — Как тебя зовут, любезный?

— Арнольд Моисеевич, — пролепетал тот.

Лаврентий слегка поморщился:

— Моисеич значит? Ладно, пусть будет Моисеич. Ну а я Лаврентий Палыч. Будем знакомы. Ты, говорят, спец по картинам?

— Кандидат искусствоведения, — скромно поправил специалист. — Доцент Художественного факультета Черноборского Пединститута. Без ложной скромности скажу, что в данной области в этом городе я первый.

— Что доцент, это хорошо, — довольно произнес Лаврентий. — Что первый, тоже. Мне пустышки не нужны. Скажи мне тогда, раз ты такой претакой, какую из этих картин нарисовал художник Дейнека. Знаешь такого?

— Дейнека? — переспросил Арнольд Моисеевич. — Как же не знать? Как же? Позвольте, позвольте.

Он достал из жилета очки, нацепил их на остренький носик, вслед за очками достал огромную лупу подошел к полотнам и склонился над ними, как аист над болотом, где водятся лягушки.

— Очень интересно, очень интересно, — бормотал он, переходя от одной картины к другой. — Оригинально. Очень оригинально. Ну это полное дерьмо, вы уж меня извините. Подделка. И это тоже. А вот это явно эскиз Пиотровского. Точно, это его рука. Вот это его штрих. Он неповторим. Очень хорошо сохранился. Бесподобно! Впрочем я от Пиотровского не в восторге. Так, что дальше? Мазня. Халтура. Явно Козлович намалевал. Точно Козлович. И это тоже Козлович. А это Яша Кукушкин, царствие ему небесное, сделал. Вот уж мастер был! Гений! Если бы не пил… так, а это ранний Прудкин. Без сомнения Прудкин. Замечательный офорт. Просто прелесть.

Арнольд Моисеевич завис было над офортом Прудкина, но стоящий рядом Вентиль так грозно крякнул и поскреб небритую щеку, что специалист по живописи даже подпрыгнул и тут же оказался у соседнего полотна.

— Не торопись, Моисеич! — успокоил его со своего кресла Лаврентий. — У меня время есть, и ошибки мне не нужны.

Арнольд Моисеевич победно взглянул на Вентиля, затем смело отпихнул его и вернулся к офорту Прудкина.

— Какие линии, какие формы, — снова забормотал он. — Нет, вы только подумайте! И такого мастера из Союза художников! И за что? За то, что отказался рисовать портрет вождя для Совхоза, в котором директором был любовник его жены. Да ведь это интрига! Все было задумано органами! Это же ежу понятно. Нет, но каковы глаза! Ведь это глаза Серафимы. Серафима, скажу вам, как раз его жена. Большая была шлюха.

Доцент пединститута еще долго не мог оторваться от этой работы, потом все-таки пересилил себя и стал изучать остальные работы. Наконец он снял очки и повернулся к Лаврентию.

— Вы сказали Дейнека, если я не ослышался?

— Не ослышался.

— Тогда должен вас разочаровать, уважаемый Лаврентий…гм… Павлович. Здесь нет работы этого мастера.

— Ты уверен? — тихо спросил Лаврентий.

— Голову даю на отсечение.

Лаврентий молчал целую минуту, затем заговорил тяжелым голосом:

— Что ж, в таком случае, больше я в твоих услугах не нуждаюсь, Моисеич. Что бы ты хотел получить в качестве гонорара?

И царственным жестом он указал на картины, которые только что изучал Арнольд Моисеевич. Когда до того дошел смысл сказанного, он даже задрожал от волнения:

— Позвольте, я не ослышался? Вы имеете в виду эти работы? Я что могу выбрать?

— Можешь, можешь. Выбирай быстрее, а то у меня времени мало.

— Тогда я безусловно возьму Прудкина! — звенящим от счастья голосом воскликнул Арнольд Моисеевич, и тут же схватил вожделенную работу. — Право, просто не знаю, как вас и благодарить, уважаемый Лаврентий Павлович. Это щедрый, я бы сказал, царский подарок. Дай вам бог крепкого здоровья. И вашей семье тоже.

— Теперь ступай, — Лаврентий уже не смотрел на специалиста. Его взгляд был направлен за окно, где красовался забор.