Я вынужден был появляться в офисе хотя бы три раза в неделю, ссориться с отцом совершенно не хотелось, во-первых, он мог быть очень упертым, а во-вторых, я все же был его должником.

И думалась мне, что был у отца план по зарождению во мне интереса к его бизнесу, но в отличие от Лизки, у которой глаза загорались при виде макета очередного проекта, меня все это больше раздражало, чем воодушевляло.

Лара тем временем все сильнее отдалялась, и каждая попытка завести разговора разбивалась о безразличное «все хорошо».

Я не узнавал ее, все те перемены, которых мне удалось добиться непосильным трудом, испарялись на глазах, и медленно, но верно мы возвращались к проклятой точке отсчета. Мне выт хотелось от безысходности, от взгляда ее потухшего, от тихих всхлипываний по ночам, когда она думала, что я не слышу. Не чувствую, как вздрагивает ее тело. А я слышал. Чувствовал. Видел. Вот только объяснений потребовать не смел.

Так проходили ночи. А днем…днем она насиловала себя, мучила, доводила себя изнурительными тренировками, отмахиваясь от предупреждений моих, врача и физиотерапевта. Она словно задалась целью встать прямо сейчас, не понимая, что делает только хуже. Что такие тренировки не идут ей на пользу, а лишь ухудшают ее состояние. Потому что нельзя так резко, нельзя просто.

Мне все это чертовски надоело, не мог я позволить ей вернуться к началу. Мы отдалились друг от друга. Видя ее состояние, я не рисковал к ней прикасаться, во всяком случае не позволял себе больше, чем про объятия. И мне до боли хотелось почувствовать ее отдачу, ее желание, ее тепло.

Услышать вновь ее тихие стоны, перерастающие в крики. А она лишь позволяла себя обнять, пускала голову, сутулилась, словно стараясь свернуться в клубочек и отгородиться от моих поползновений. И каждый раз приходилось выпускать ее из объятий, целовать осторожно, а потом идти в зал и срываться на ни в чем не повинной груше. Меня тошнило от собственного бессилия. И я уже готов был сорваться, потребовать поговорить со мной, объяснить в чем дело, черт его дери, пока в один из вечеров она меня чуть в нокаут не отправила.

— Ты чего, малыш? — выйдя из ванной, я обнаружил Лару, сидящую в кресле. Время позднее и после душа, Наталья обычно удаляется, а Лара перебирается в постель. Она сидела какая-то потерянная, устремив взгляд в пол и не шевелилась даже. Подошел ближе, собираясь опуститься рядом с ней на корточки, чтобы быть на одном с ней уровне, но не успел даже шевельнуться, как маленькие ладошки легли на резинку моих домашних штанов и почти потянули эти самые штаны вниз. —Что ты делаешь? — резко, скорее от неожиданности, чем намеренно, произнес я, глядя в напуганные глаза.

— Я…— они запнулась, помотала головой и снова потянула резинку. И, наверное, я был бы самым счастливым мужчиной на земле, если бы не взгляд моей девочки, в котором плескалось совсем не желание. Нет. Скорее смесь из ужаса и отчаяния.

— Какого хрена ты удумала? — рявкнул, схватив ее за запястья и отдергивая их от своих штанов. Я поняла, что был излишне груб лишь когда ее глаза широко распахнулись, а в уголках их выступили слезы. Но остановиться уже не мог, я понимал, что она собралась сделать, только не понимал с чего вдруг и зачем. Ведь не хотела, совсем не хотела, я по глазам это видел. По взгляду ее забитому. По тому, как тряслись ее руки, как она задерживала дыхание, словно стараясь себе пересилить.

— Я хочу, — и снова потянулась руками к резинке.

— Что на тебя нашло, Лар? — спросил, теряя последние остатки терпения.

— Я не хочу, чтобы ты ходил к другим. Думала смогу, а я не могу, понимаешь, не могу больше. Не хочу знать, что ты был с другой, не хочу чувствовать на тебе ее запах, — он меня добила. Уничтожила просто.

Я стоял посреди комнаты, удерживал тонкие запястья и охреневал от всего того абсурда, что только что услышал. Какая нахрен другая?

— Ты что несешь? — взорвался, дойдя до точки кипения. Сделал шаг назад от греха подальше. А она больше не сдерживала слезы, градом хлынувшие из глаз. И в другой раз меня бы это остановило, потому что ее слезы — мой ночной кошмар. Но кипящая в жилах злость никак не давала мыслить рационально.

— Ты уехал, а через несколько дней вернулся, счастливый такой. От тебя разило другой женщиной, ее духами и каждый раз, когда ты возвращаешься домой я чувствую на тебе этот запах.

— То есть ты поэтому все эти дни…а поговорить о том, что тебя беспокоит тебе в голову не пришло? — взревел так, что казалось даже стены вокруг затряслись.

— А что я должна была сказать? — вторила моему тону. — Что я могла тебе предъявить? Ты мужчина, молодой здоровый мужчина, а я калека с психозом. Ни один нормальный мужчина не выдержал бы столько времени…

— Значит я еще и не нормальный? — у меня окончательно сорвало тормоза. Ее слова задели за живое. Как ей в голову вообще пришло? Как могла она о таком подумать? О том, что я где-то на стороне кувыркаюсь, а с ней тут типа в любовь играю. Так что ли? — И что ты собиралась сейчас сделать? Подрочить? Отсосать? Что, Лар? — грубо, слишком грубо, это я уже потом понял. Гнев заполонил каждую клеточку моего тела. Поверить ушам своим не мог. Вот таким она меня видит? Мудаком, трахающим левых баб? Неужели не видит, что я на ней окончательно помешался, да я бы сдох скорее, чем позволил себе прикоснуться к другой.

— Матвей…

— Я лучше в кулак буду продолжать спускать, — оборвал ее на полуслове, — а жертвы мне эти нахрен не сдались, — в глазах от злости потемнело, от ярости этой жгучей, от безысходности. Лара продолжала всхлипывать, а я просто не мог больше находиться в комнате, дышать было нечем, кислорода катастрофически не хватало. Я просто развернулся на пятках и пулей вылетел из комнаты, шарахнув дверью так, что, наверное, даже известь посыпалась.

Матвей

Эмоции бурлили, хотелось крушить все вкруг, разнести все к чертовой матери. Душа горела, потому что да, это больно, когда вот так, когда женщина, без которой ты дышать не можешь думает о тебе хуже, чем ты есть. Уже было сделал шаг, хотел уйти, проветриться, обдумать, когда из спальни, сквозь закрытую дверь донеслись громкие рыдания. Лара плакала, громко, навзрыд. Из-за меня, снова из-за меня.

И весь гнев, вся злость и обида отошли улетучились. Она ведь всего лишь напуганная, неуверенная в себе сломанная девочка. И вспомнились сразу слова, что я произнес. Грубые. Обидные. Чертов придурок, достоинство мое задели, видите ли. Дверью хлопнул. Таким мудаком я себя еще не чувствовал.

Ноги сами понесли меня обратно. А войдя в комнату, я просо обомлел. Замер. Душа ушла в пятки от вида рыдающий девушки, отчего-то вдруг оказавшейся на полу. Лара сидела у подножья кровати и сотрясалась в рыданиях, уткнувшись лицом в ладони. Она даже не заметила, что я вернулся, а у меня сердце сжалось, защемило до невообразимой боли. Проклиная себя за несдержанность, за то, как говорил с малышкой, я подошел ближе, подхватил на руки рыдающий комочек и сел на край кровати, прижимая к себе продолжающую трястись Лару. Сволочь ты друг, настоящая сволочь.