здесь – «разрозненных»: основная задача перемещения нефти от одного подразделения к другому в системе добычи, переработки и распределения – трудный для понимания, если вообще доступный пониманию элемент советской политической экономии – вдруг осталась без исполнителя. Теперь было даже непонятно, в каких отношениях с министерством Алекперова состояли разношерстные объединения, предприятия и организации нефтегазового сектора и управляло ли ими министерство вообще. Но главное – было неясно, что их ждет в будущем, поскольку распределительная власть социалистического типа перестала существовать.

Говоря о том, как новые российские нефтяные компании выбирались из хаоса первых лет постсоветской эпохи, обычно принято описывать важнейшие столкновения в борьбе за месторождения, имевшие целью выявить, кто контролирует большую часть нефти, у кого самые большие запасы и самые лучшие краткосрочные и долгосрочные возможности для добычи и получения прибыли. Главной темой этого нарратива является приватизация государственных активов в нефтяном секторе, в том числе печально известные залоговые аукционы середины 1990-х годов и другие махинации в Москве. На примере Пермского края, рассмотрев лишь несколько из упомянутых Алекперовым двух тысяч предприятий, мы сможем так или иначе дополнить этот нарратив и расширить его границы[89]. Проследив тот извилистый путь, пройдя по которому советский нефтяной комплекс Пермского края превратился в группу подразделений новой частной вертикально интегрированной нефтяной компании «ЛУКОЙЛ», мы сможем, например, выявить значимость процессов, происходивших задолго до начала приватизации в 1993 году, оценим важность нефтеперерабатывающих предприятий, которым, в отличие от месторождений, редко уделяют должное внимание, а также увидим, как, по сравнению с советским периодом, возросло значение «Пермнефтеоргсинтеза» (ПНОС) для региона, и рассмотрим внутренний товарооборот нефтепродуктов – по сравнению с экспортом. В этих главах термин «корпорация» используется в широком смысле. В них будет подробно рассказано о том, что распределение акций в ходе приватизации являлось лишь одним из многих важных аспектов инкорпорации: пространственной организации бизнеса в Пермском крае, установления отношений с региональными и районными политическими сообществами, а также реорганизации рабочих коллективов и советских моногородов в новых условиях. Мы также рассмотрим пару новых корпораций – «Пермскую товарную биржу» и «Пермскую финансово-производственную группу», которые, строго говоря, не были частью нефтяного сектора, но тем не менее во многом определяли его развитие и основные направления изменений в Пермском крае, толчок которым давала нефть. Вертикальная интеграция здесь оказывается не столько образцом или желаемым результатом, сколько непрерывным процессом, стратегией накопления, которая пусть и показала себя в начале 1990-х годов в России чрезвычайно подвижной и неупорядоченной, все же применялась еще долгое время.

В этих главах в историю корпораций зачастую окажется вплетена и вторая сюжетная линия – о смене моделей обмена и товарооборота, то есть тех средств, условий и способов, благодаря которым нефть и нефтепродукты становились или не становились в 1990-х годах объектами сделок. Вопреки многим экспертным прогнозам, советский дефицит и рациональное перераспределение не сменились в одночасье товарно-денежными отношениями и рынками. Поэтому нефть в Пермском крае в 1990-х годах чаще обменивалась на другие товары, чем на деньги, а в 1995–1998 годах она даже служила средством товарного обеспечения региональной суррогатной валюты. Быстро меняющийся характер этих обменов серьезно повлиял как на региональные корпорации, так и на региональную политику. Я даже рискну предположить, что материальность участвующей в обмене нефти и суррогатных валют, обеспеченных нефтью, – средств, которыми эти способы обмена связывали нефть как вещество с другими веществами, предметами, местами и институтами, – стала решающим фактором в смене представлений о том, с чем Перми следует связать свою региональную идентичность: не с оборонно-промышленным сектором, а с нефтяным[90].

Только когда бартер постепенно, шаг за шагом, стал утрачивать свое значение, в Пермском крае упрочилась взаимосвязь нефти и денег. Прежде всего я хочу подчеркнуть, что, проследив за возникновением этой взаимосвязи в 1990-х годах, на мой взгляд, можно увидеть, что она была скорее случайным, чем естественным и неизбежным последствием (как наверняка станут утверждать многие экономисты и другие теоретики постсоветского «перехода»). В одной из своих предыдущих работ я показывал на примерах из более обширного набора периодов и локаций, что бартерные отношения долгое время сохраняли важность в мировой нефтяной промышленности и что они часто сосуществуют с обменом нефти на деньги, находясь с ним в чрезвычайно политизированных отношениях [Rogers 2014а]. Если я рассматриваю здесь более ограниченный временной и пространственный отрезок, в рамках которого в конце 1990-х годов денежный обмен действительно возобладал над бартерным, это не нужно воспринимать как указание, что так бывает всегда, что таков естественный ход развития или что такое положение вещей не может когда-нибудь измениться. На самом деле столь же правомерно было бы утверждать обратное: что довольно долго практиковавшиеся и тщательно готовившиеся немонетарные сделки в Пермском крае 1990-х годов – это хорошее доказательство тому, что нефть и деньги вовсе не являются естественными дополнениями друг для друга.

Чтобы расширить исторический и сравнительный контекст, я скажу так: в первой части этой книги я намерен показать, что тесная взаимосвязь между нефтью и деньгами, которая зачастую рассматривается в современном глобальном капитализме как краеугольная, вовсе не является естественной и всеобъемлющей, и в мире нет этому лучшего примера, чем советская и ранняя постсоветская нефть. Эту тесную взаимосвязь нефти и денег требовалось создать и сохранить, но она не вечна и в любой момент может измениться. Связь между оборотом нефти и денежным оборотом, формировавшаяся в Пермском крае в течение десятилетия, была неразрывно переплетена с процессами создания новых корпоративных форм, новой региональной элиты и новых ярких символов региональной идентичности. Эта история начинается там же, где в конце советского периода завершилась предыдущая: на пермском нефтеперерабатывающем предприятии – ПНОС.

ПНОС, министерства и «ЛУКОЙЛ»

У Сухарева, генерального директора ПНОС, была проблема или, точнее, целый ряд проблем. В конце 1980-х годов он сумел справиться с экологическим кризисом «Туч над головой», что не только позволило пермскому нефтеперерабатывающему заводу продолжать работу, но и ускорило продвижение Сухарева по карьерной лестнице от должности главного инженера до поста генерального директора. Тем не менее в начале 1990-х годов, помимо деятельности активистов-экологов, возникло множество других факторов, угрожавших существованию ПНОС. Без тех связей, которые прежде создавали и поддерживали министерства и коммунистическая партия и с помощью которых советская нефть перемещалась с добывающих предприятий на перерабатывающие, а затем к потребителям, теперь ПНОС испытывал затруднения и на начальном, и на конечном этапе производственного цикла. Что касается добывающих предприятий, то региональное нефтедобывающее объединение «Пермнефть» могло в любой момент распасться на составляющие его подразделения, многие из которых выдвигали