стояло ощущение реальной германской угрозы, опасно приблизившейся к региону в результате разгрома Польши. 24 сентября К. Сельтер выехал в Москву, якобы для подписания ежегодного торгового соглашения, которое до этого всегда подписывалось эстонским представителем в СССР.

Драматические перемены в европейском политическом пейзаже, произошедшие с марта по октябрь 1939 г., превратили ноту Литвинова из «черной метки» в охранную грамоту для Прибалтики. Накануне отъезда в советскую Каноссу за гарантией безопасности, 23 сентября, в беседе с латвийским посланником в Таллинне В. Шуманисом Сельтер сказал, что эта гарантия «носит такой характер, что другие могли бы даже себе пожелать. В наших интересах, особенно сейчас, поддерживать хорошие отношения с Россией» [66, с. 132–133]. В одном министр ошибся: если он ожидал, что при встрече с ним Молотов извлечет из архивной папки мартовскую ноту Литвинова и попробует вновь предложить ее эстонцам, то этим ожиданиям не суждено было оправдаться. Слишком многое изменилось с тех пор в Европе и международном положении СССР. Теперь, 24 сентября, Москва потребовала от эстонцев не просто согласия принять гарантию безопасности, а предоставления Советскому Союзу под эту договоренность военных баз. Указав на отсутствие полномочий вести переговоры по данному вопросу и на необходимость консультаций с правительством, министр выехал в Таллинн.

В Москве считали размещение советских баз в Прибалтике императивом того сложного времени. Поэтому на случай отклонения прибалтийскими государствами предложения о заключении пактов имелась военная альтернатива. На границах с Эстонией и Латвией была создана ударная группировка частей Красной Армии: 160 тысяч человек, 600 танков и столько же самолетов, 700 орудий. 26 сентября 1939 г. нарком обороны СССР К. Е. Ворошилов отдал приказ о подготовке боевых действий против Эстонии, а также и Латвии, если бы последняя решила оказать Эстонии помощь в силу имевшегося между двумя странами договора. В задачу Ленинградского военного округа, в частности, входило «нанести мощный и решительный удар по эстонским войскам», а в случае выступления латвийских воинских частей на помощь эстонской армии, выделить «одну танковую бригаду и 25 кавдивизию в направлении Валк – Рига»; кроме того «7-й армии быстрым и решительным ударом по обоим берегам реки Двины наступать в общем направлении на Ригу» [95, ф. 25888, оп. 11, д. 14, л. 6–7].

Озаботились в Москве и созданием предлога для демонстрации угрозы применения силы в отношении Эстонии и, в случае необходимости, оправдания этой силовой акции. Им стало потопление в Нарвском заливе судна «Металлист» неизвестной подводной лодкой, о чем сообщил ТАСС [Правда. – 1939. – 28 сентября]. На самом деле судно было расстреляно торпедами советской подлодки, а затем потоплено тараном миноносца. А саму эту провокацию запланировали двумя месяцами раньше в качестве элемента легенды на штабную игру Балтийского флота, о чем будет подробнее сказано ниже.

В ответ на советские приготовления 27 сентября главнокомандующий вооруженными силами Эстонии генерал Й. Лайдонер объявил по войскам оперативный приказ № 1 с указанием на высокую вероятность начала войны с СССР. В приказе содержался ряд соответствующих распоряжений для приведения вооруженных сил Эстонии в наивысшую степень боеготовности.

Не менее важным делом было заручиться поддержкой дружественных стран, поскольку выстоять в одиночку в Таллинне и не рассчитывали. К числу потенциальных союзников там относили Финляндию, Латвию, Германию и Великобританию. Что касается последней, то никакой реальной помощи Эстонии она оказать не могла ввиду закрытия восточной части Балтийского моря для английских кораблей силами военно-морского флота Германии. И в трех других случаях Эстонию ожидало разочарование. В Хельсинки министр иностранных дел Финляндии даже не принял эстонского посланника для обсуждения вопроса об оказании Эстонии помощи в войне с СССР. Ответила отказом и Латвия, формально военный союзник Таллинна. Германия заявила, что «в силу советско-германского пакта о ненападении в случае войны между Эстонией и Советской Россией Германия займет позицию, враждебную Эстонии» [66, c. 146–147].

В результате Таллинн принял решение вступить в переговоры на основе предложения, сделанного Советским Союзом, и заключить договор по возможности на приемлемых для Эстонии условиях. Это решение имело тем большее значение, что оно фактически предопределило согласие Латвии, затем и Литвы, на сделанные им вслед за Эстонией советские предложения провести переговоры о заключении пактов. В Риге латвийский кабинет констатировал, что, принимая во внимание новую политическую ситуацию, создавшуюся в Восточной Европе в результате заключения договоров СССР с Эстонией и Германией, Латвия также могла бы приступить к пересмотру своих отношений с другими странами и, в первую очередь, с Советским Союзом [ «Известия». – 1939. – 3 октября]. Наконец, 30 сентября, через два дня после «перехода» Литвы в сферу советских государственных интересов, соответствующее предложение было сделано и ей. 2 октября в Москву прибыл министр иностранных дел Латвии В. Мунтерс, а на следующий день – его литовский коллега Ю. Урбшис.

Переговоры с делегациями балтийских стран продолжались с 24 сентября по 10 октября. С советской стороны в них приняли участие Молотов и, в наиболее ответственные моменты, Сталин; со стороны прибалтийских государств – их министры иностранных дел Карл Сельтер, Вильхельмс Мунтерс и Юозас Урбшис. Переговоры традиционно начинались с предложения о заключении пакта о взаимопомощи. Стремясь сразу лишить прибалтийских «партнеров поневоле» иллюзий относительно возможности защиты со стороны Берлина, советские руководители информировали их, что Германия признала за СССР преимущественное право решать судьбу этих стран. Необходимость заключения договоров обосновывалась ростом политической неопределенности и военной угрозы в условиях начавшейся европейской войны.

Попытки прибалтийских дипломатов возражать против навязываемых пактов на том основании, что они означают ущемление национального суверенитета и компрометируют их нейтралитет, отвергались сразу и безо всяких правовых изысков. Им, однако, гарантировалось советское невмешательство во внутренние дела. Эстонскому министру, например, Молотовым было обещано: «Мы не намереваемся затрагивать ни ваш суверенитет, ни государственное устройство. Мы не собираемся навязывать Эстонии коммунизм. Мы не хотим затрагивать ее экономическую систему. Эстония сохранит свою независимость, свое правительство, парламент, внешнюю и внутреннюю политику, армию и экономический строй. Мы не затронем всего этого» [66, с. 142–143].

Одной из причин поразительной деликатности Кремля было упомянутое нами выше обещание не торопить события, данное Сталиным Риббентропу 28 сентября [36, с. 606–611]. Существовала, однако, еще и первопричина, названная им секретарю Исполкома Коминтерна Г. Димитрову 25 октября 1939 г. «Мы думаем, – сказал Сталин, – что в пактах о взаимопомощи нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации» [цит. по: 143 прил., док. № 25]. В ряду этих стран, помимо прибалтийских, Сталин видел Финляндию, Турцию и