Через минуту они добрались по узкому переходу до площадки. В полумраке виднелось тело человека, лежавшего лицом вниз. Эккенер поднимался последним.

— Вы его знаете? — спросил Грюнд.

Да, командир Эккенер узнал его даже в темноте.

— Так вы знаете этого человека? — выкрикнул Грюнд.

— Да, — сознался Эккенер, — я его знаю.

— Кто же это?

Капитан вытер платком взмокший лоб.

— Это мой повар Отто Манц. Ваш помощник вырубил моего повара.

Макс Грюнд перевернул безжизненное тело.

И верно, это был номер 39, шеф-повар цеппелина.

Эккенер схватил Франца Хайнера за шиворот.

— Вон отсюда! Приведите доктора Андерсена и четырех человек, чтобы перенести Отто вниз!

— А вы, — продолжал он, повернувшись к Грюнду, — вы отныне будете делать только то, что я прикажу. Поскольку вы находитесь в моем цеппелине.

На это Макс Грюнд ответил с напускной кротостью:

— «Граф Цеппелин» принадлежит фюреру и Третьему рейху. Вы здесь не хозяин. Я могу раздавить вас, как старую собаку на шоссе.

Эккенер оцепенел от этой дикой злобы. Значит, отныне все порядочные люди стоят не больше, чем раздавленная собака на обочине?

— Вы…

Капитан даже не смог продолжить.

— Вы…

Тут он был беспомощен. Он не умел говорить на таком языке. Макс Грюнд засмеялся Эккенер впервые видел его смеющимся, — подошел к нему и потрепал по щеке:

— Ну вот, теперь, я вижу, ты понял.

С этими словами гестаповец отвернулся от командира и спустился в пассажирскую гондолу.

Отто Манц медленно приходил в себя.

Эккенер, с комком в горле, наклонился к нему.

— Все будет хорошо, Отто. Сейчас вас перенесут в офицерскую каюту. Но скажите, что вы тут делали?

— Леди…

Эккенер насторожился.

— Я решил умереть. Выбраться наружу и броситься в пустоту.

— Ну-ну, все обойдется, старина, — утешил его капитан.

— Леди… — повторил Отто. — Она меня не узнала!

Эккенер с улыбкой потер щеку.

— Ах вот оно в чем дело…

— Леди…

— Вам больно?

Отто не отвечал, и Эккенер заговорил сам:

— Вы слишком много работаете. Я тут было подумал, не дать ли вам в помощь какого-нибудь парня, чтобы помогал в кухне? Но в конечном счете понял, что это невозможно.

Отто жалобно простонал и повторил:

— Она меня не узнала!

Командир вздохнул.

— Ох уж эти женщины, старина… эти женщины…

Странное дело: неожиданно на обоих снизошел покой. Двое мужчин, оскорбленных, униженных, беседовали, как близкие друзья, сидящие ночью, под звездным небом, где-нибудь на полянке. Они обменивались обычными, банальными словами. Но иногда и банальность лечит душу.

— Ах уж эти женщины…

Эккенер растянулся на площадке рядом с поваром, подложив руки под голову.

— Сам я познакомился со своей будущей женой на земле, — сказал он. — Так оно вернее. В воздухе все как-то нереально. Атмосфера просто сказочная — наш дирижабль, Африка, Амазония, шальные ветры над горами Шварцвальда. Неужели вы верите в любовь над облаками?

Отто слушал командира, закрыв глаза.

— Да, в воздухе все выглядит сказочным, старина. Вот люди говорят: вы летаете, вы видите весь мир. Да, это верно. И это прекрасно. Но однажды полет кончается, и сказке тоже приходит конец. Начинаешь трезво смотреть на вещи. А воздушный роман становится далеким воспоминанием. Женитесь только на земле, Отто! Найдите себе обычную, земную женщину, которая будет вам под стать.

Отто несмело улыбнулся в темноте.

— Которая будет вам под стать, — повторил Хуго Эккенер. — Надежную жену, которая никуда не исчезнет, не испарится, стоит лишь дунуть на нее. Ну как, старина, вы подумаете над тем, что я сказал?

— Я подумаю, командир.

И Отто с трудом повернулся на бок, чтобы лучше видеть Эккенера:

— Командир… я хочу вам сказать… я слышал, как этот шпик говорил с вами. Вы не должны ему позволять…

Эккенер вскинул голову. Он почуял рядом чье-то присутствие. Обведя глазами темное пространство, он подождал с минуту, но тут послышались голоса поднимавшихся к ним людей. Он торопливо прошептал:

— А ты сиди на месте. Ни шагу, никуда, пока я не разрешу.

Он произнес эти слова мягко, но властно.

— Это вы мне, командир? — спросил Отто.

— Нет, я… я говорю… с самим собой.

— Как это?

— Да вот по поводу того шпика, которого вы слышали… я обращаюсь к собственной гордости, к самолюбию… Убеждаю их не возникать. Пока не пришло время.

Но Ванго, затаившийся в темноте, знал, что эти слова обращены к нему.

Эверленд, Шотландия, в то же время

Лил дождь.

Три лошади галопом неслись по лесу, между березами. На одной из них сидел мужчина, две другие шли у него в поводу.

Лошади держались так скученно, что, казалось, на первом крутом повороте они столкнутся копытами или их повод зацепится за сук.

Однако верховой вел свою группу через лес без малейших затруднений, и лошади послушно следовали его немым приказам. Им был приятен шорох гладкой древесной коры, которую они то и дело задевали боками. Дождь почти не замочил их. Только у юного всадника было влажное лицо, и он изредка смаргивал капли, мешавшие смотреть вперед.

Вся троица дружным галопом преодолела ручей, перемахнула через поваленные деревья. Березовый лес остался позади, теперь перед ними простиралась рыжая возвышенность, словно подпиравшая собой низкое тусклое небо. Лошади ускорили бег по вересковой пустоши, спеша взобраться вверх по склону, а оттуда в едином порыве рванулись вперед, завидев вдали мокрую кровлю родного жилища — черного замка с размытыми контурами, похожего на рисунок, забытый под дождем.

Всадник на несколько мгновений остановил лошадей: пусть отдохнут перед тем, как снова пуститься вскачь. Он заметил продолговатое белое пятнышко перед одной из крепостных башен. Что-то изменилось с сегодняшнего утра, когда он на заре покинул замок, чтобы разыскать двух лошадей, оставленных на другом берегу Лох-Несс.

Что же это за белое пятно на осенних пустошах, сейчас, когда ничего белого в природе быть не может?

Лошади нетерпеливо ржали. Всадник ослабил поводья своей кобылы, и вся троица галопом понеслась к замку.