Края многих страниц были изгрызены какими-то мелкими животными, — видно, клан Макпушкиных постарался. Судя по титульной странице, это было не что иное, как великий роман Арчи «Расширение призмы Дж.».

— Ну что ж, — сказала я спящему, — не вижу большой беды в том, чтобы просто взглянуть.

Как известно, каждый произносящий эти слова рано или поздно о них жалеет (Пандора, любопытная Варвара, Лотова жена, все жены Синей Бороды и огромное количество других людей).

«Расширение призмы Дж.» оказалось романом без сюжета и четко очерченных персонажей (и, конечно, без картинок). Даже простейшие детали вязли в напластованиях синтаксиса. Читать прозу Арчи было все равно что искать смысл в клее. Насколько я могла понять, Дж., упомянутый в названии романа, преподавал в университете — учреждении, по сложности не уступающем Борхесову лабиринту. У самого Дж. не было сколько-нибудь постоянного характера: он складывался из многих слоев малопонятных метафор и отчужденных реплик в сторону. Я продралась через лес слов на первых страницах. Сначала мне показалось, что Дж. едет на трамвае по какому-то городу Центральной Европы, но чуть позже до меня дошло, что на самом деле он совершает некий извращенный акт с болонкой своей любовницы. Меня слегка подташнивало, — может, слова Арчи ядовиты? Может быть, заглянув под кровать, я обнаружу там мертвых маленьких зверушек?

Несмотря на обилие слов, в романе вроде бы ничего не происходило, хотя через некоторое время одолевающая Дж. паранойя начала создавать нечто вроде миражного сюжета: словно что-то должно было случиться с минуты на минуту, но никак не случалось. Типичный абзац (они на самом деле очень мало отличались друг от друга) выглядел так:

Дж. ощутил тончайшую неуверенность, пытаясь понять, в какой из сумрачных проходов удалился его предполагаемый мучитель. Он позволил своему воображению на краткий миг заглянуть в эту тьму, и пусть будет что будет, но отпрянул от внезапно открывшегося ему зрелища — не отчаяния и безумия, как он ожидал, но летаргии и нервного истощения, царивших там. Теперь он в полной мере осознал, до какого чудовищного ужаса довели его все эти игры разума, и принялся размышлять…

И так далее и тому подобное. Неудивительно, что юноша на кровати спал так крепко — ведь все это время он вдыхал навевающие сон слова Арчи. Внезапный порыв ветра приподнял занавески, окатил комнату холодом, взъерошил рукопись страниц Арчи, и несколько штук поднялись в воздух, как осенние листья. Я подскочила и принялась гоняться за ними по комнате. Мне удалось поймать все, кроме одной — она безмятежно выплыла из окна, как бесптичье крыло.

Я попыталась снова собрать рукопись в правильном порядке, но страницы, как назло, были не пронумерованы, и я никак не могла понять, что за чем идет. Текст в этом никак не помогал. Я просмотрела по диагонали страницу, которую держала в руках, и обнаружила, что на ней героя подстерегает насильственная смерть. Он стоял наверху лестницы, прислонившись к перилам, а они вдруг подались, и он полетел вниз, в темные глубины лестничного пролета…

Он падал, падал в темные глубины незнаемой и непознаваемой пропасти, в провал своего собственного воображения, который поднимался ему навстречу — обнять, сдавить, придушить, и темнота объяла его, обозначила его границы, приглушила чувства и, наконец, загасила даже слабейшие проблески сознания и размышления…

Я истолковала это в том смысле, что он умер. Я не знала, куда сунуть этот лист — с Арчи станется убить главного героя на пятидесятой странице. В конце концов я сложила листы как попало и засунула до упора под кровать.

Еще один порыв ледяного ветра. Тело на кровати вздрогнуло. Я поплотнее укутала его одеялом и закрыла окно…

— Гораздо разумней было бы сделать это с самого начала.

Уж кто бы говорил о разумных поступках, только не Нора. В этот момент она сама стоит на камне, который со всех сторон облизывают волны наступающего прилива, — словно пытается повелевать морем.

Из окна был виден мост — по нему как раз ехал поезд. Яркий фонарь паровоза отмечал его движение от темных, неосвещенных берегов Файфа над еще более черной водой, словно он шел как вестник из иного мира. Я задернула занавески.

К тому времени, как я вернулась на кухню, чайник почти весь выкипел, и мне пришлось начинать приготовление чая с самого начала…

Нора картинно изображает скуку.

…под пристальным взглядом нынешнего Макпушкина, который стоял на задних лапках, сжимая прутья клетки крохотными розовыми ладошками. Щеки у него оттопыривались, набитые едой, а вид был необычно бодрый, словно хомяк замыслил большой побег. Я заметила, что у лосося, ранее совершенно целого и не оскверненного ничем (за исключением смерти), теперь выгрызен большой кусок из бока. По-хорошему надо бы положить его в холодильник — еще один день, до вечеринки, он точно не протянет. Я прямо видела микробов, которые радостно готовились пировать на его серебристых боках. Отвернувшись от лосося, я заметила за столом еще одну старуху. Они что, делением размножаются?

Эта старуха при виде меня слегка вскрикнула и схватилась за грудь.

— Ох, как ты мя напужала, — сказала она.

Старуха была маленькая, как ореховая соня, и почти идеально шарообразной формы, — пожалуй, ее можно было бы докатить с одного края кухни на другой. Она кое-как встала со стула, опираясь на ходунок, и представилась: «Миссис Макбет». Я предположила, что она подруга миссис Маккью, вместе с ней совершившая побег из «Якорной стоянки».

За миссис Макбет плелась собака — старый жирный вестхайленд-терьер. Кажется, она передвигалась с таким же трудом, как ее хозяйка. Шкура собаки от старости приняла изжелта-белый цвет, а вокруг рта словно проржавела. Зубы были такие же желтые, как у миссис Маккью. Вообще собака была на нее как-то странно похожа. Пожилые глазки — один карий, другой с бельмом — уставились на меня с безропотным смирением.

— Ее звать Джанет, — сказала миссис Макбет. — В «Якорной стоянке» животных нельзя, но не могла ж я ее бросить, свою подружечку, после стольких лет.

Она вздохнула, и Джанет, кажется, тоже вздохнула — у нее внутри засипело, как в мехах крохотного аккордеона.

— Так вы ее прячете? — спросила я, воображая, как сложно прятать собачку.

— Ага, и чего только нам не приходится делать, — согласилась миссис Макбет. — Какушки, конечно, хуже всего.

Парочка увязалась за мной в гостиную. Миссис Макбет настояла на том, чтобы нести коробку пирожных, несмотря на ходунки. Старая собака тащилась за ней. Герцог при виде пожилой терьерши сделал над собой усилие, встал из позы дохлого пса, в которой медитировал на полу, и с нелепым энтузиазмом обнюхал бедную Джанет под хвостом.

— А кто это у вас в свободной спальне? — спросила я у Мейзи.

— Фердинанд.

— Фердинанд? Твой брат Фердинанд? Я думала, он в тюрьме.

— Его выпустили досрочно за хорошее поведение, — ответила Мейзи, не отрывая глаз от телевизора, где показывали теперь что-то вроде чемпионата по керлингу.