Мысли мои вернулись к действительности, хотя образ Филиппа по-прежнему еще стоял передо мной, неясный, словно размытая фотография духа. Я закрыла воспаленные глаза и попыталась воскресить воспоминание, но тщетно. Ночное небо в окне постепенно превращалось в утреннее.

Я подумала о Лео.

А потом опять о Филиппе. В детстве он был точь-в-точь таким, как Лео, если верить словам Констанции. Она и сейчас иногда повторяет, когда видит внука: «Ну, прям одно лицо с моим Зеленушкой. Похожи как две капли воды».

Я часто спрашивала мужа, почему его в детстве называли Зеленушкой. Он никогда мне не рассказывал, всегда уходил от ответа: мол, объясню в другой раз. Я всегда подозревала, что история эта, наверно, его смущала, и потому не настаивала. Я и сама не очень-то благоволила к прозвищам, но Филипп настойчиво обращался ко мне не иначе, как «моя принцесса» – и никогда по имени, что через некоторое время взбесило меня окончательно, ведь я просто на дух не переносила «принцессы». Похоже, мне никогда не суждено узнать, откуда у моего мужа прозвище – Зеленушка.

Я снова подумала о Лео, за которым никаких странных имен не закрепилось, и который сейчас спал у подруги, в ее уютном доме. Интересно, просил ли он Мириам почитать на ночь. Навряд ли, навряд ли, истории – это уже не круто, и лучшему другу лучше не знать, что он все еще любит, когда ему читают. Мне вспомнился один разговор, вечером, в кровати, задолго до того, как Филипп якобы нашелся. Лео хотел знать, умер ли его отец. И как это вообще со смертью. Я, конечно, его успокоила, насколько могла. Нет, папа не умер. Наступит день, и он вернется. А о смерти, дескать, пусть и не думает даже, он еще слишком юн. Я сидела на краю кровати и рассказывала лживую сказку, самую лживую из всех, какие бывают на свете. Сказку о надежном упорядоченном мире, где всегда восходит солнце и весна неминуемо сменяет зиму. Я обманывала сына, поскольку хотела, чтобы он чувствовал себя в безопасности. А ведь в любую секунду могло случиться все что угодно и, вероятно, даже совершенно ужасное. Я ложилась спать и знать не знала – да и откуда, – будет ли сын еще дышать, когда я в следующий раз к нему загляну?

Когда я узнала, что жду ребенка, то от страха впала в ступор. Филипп радовался, я – нет. Хотя, разумеется, уверяла всех, что не нахожу себе места от счастья, но это была ложь. Ничего, кроме страха, я не испытывала. И тревожило не то, что я не смогу как надо позаботиться о ребенке, нет, тут было совсем другое. Я отправила в мир человека, не спросившись, и этого он мне, наверно, не простит – вот что меня пугало. В мир, который я сама не могла объяснить. Полный чудес и ужасов, такой таинственный и необъяснимый. Я боялась, поскольку не знала ответов на элементарные вопросы. Я очень много размышляла об этом, тогда. Другие женщины, будущие матери, с которыми я познакомилась на курсах по подготовке к родам, крутили своим еще не рожденным чадам Моцарта и пичкали их макробиотической пищей. Но я не мечтательница. Я практичная женщина, люблю порядок, ясность, целенаправленные действия. И во время беременности увлеклась философией. Без толку, конечно. Чем больше я читала, чем больше размышляла о прочитанном, тем очевиднее становилось: ответов на главные вопросы нет. Откуда я пришла? Куда иду? Почему заболеваю, а другие нет? Почему один бедный, а другой богатый? Почему я – это я, и никто другой? И какой во всем этом смысл? Ответов на подобные вопросы попросту нет, на этом мои знания кончались. Почему вещи такие, какие они есть – не суть дела. Как их употребить – единственное, что идет в счет. Это я и скажу сыну, когда он меня спросит, и это я сегодня говорю себе, на исходе кошмарной ночи. Все в моих руках.

Самозванец сейчас в комнате для гостей. После унизительного столкновения с незнакомым водителем он, не сказав ни слова, вернулся в дом. Потом обратился ко мне, доложил, что идет спать и мне настоятельно рекомендует сделать то же самое. В заключение ушел к себе в комнату и больше не показывался. Но он не спал. Я слышала его, прямо над головой. Слышала шаги, под которыми скрипели половицы. Он ходил из угла в угол. Похоже, этому нахалу тоже не спалось.

Что ему от меня надо? Как объяснить искры гнева в его глазах, когда он на меня смотрит? Я провела рукой по лицу. Осталась ли во мне еще хоть капля здравомыслия?

А что если дело совсем в другом? В беседе с Барбарой Петри я ведь сама, особо даже не задумываясь, высказала одно предположение: Филипп человек весьма состоятельный. И естественно, сей факт навлекает мошенников на коварные мысли.

Вдруг в моей голове мелькнул фрагмент разговора, совсем недавно состоявшегося у меня с Иоганном. Тот уже в который раз собирался поговорить со мной о деньгах, но я опять перевела стрелки. Заработка моего, довольно приличного, нам с Лео вполне хватало, мне не приходилось платить за квартиру, мы жили в этом огромном, честно сказать, для нас двоих даже слишком огромном доме с чудесным садом. У меня есть все, что нужно. Состояние Филиппа мне ни к чему. И я ни за что не допущу публичного заявления о смерти мужа, я не намерена предпринимать ничего такого в надежде подобраться к его деньгам.

– Дело не в том, хочешь ты того или нет, – сказал тогда Иоганн. – А в том, что это твои деньги. Ты не только жена Филиппа, ты – его наследница. Не важно, приятно тебе или нет, но ты очень, очень богатая женщина. И уберечь тебя и твои деньги – наш долг. Хотя бы ради Лео. Позволь официально объявить о смерти твоего мужа.

Всегда, когда речь заходила об этом, я пыталась сменить тему, но Иоганн оставался непреклонен.

– Не понимаю, почему ты упрямо не желаешь признавать этот факт, – недоумевал он. – Ты можешь по-хорошему распорядиться деньгами Филиппа. Можешь помогать людям, если тебе так хочется.

– Филипп не умер, – неизменно отвечала я. – Значит, я не его наследница.

Филипп не умер, сказала я себе и сегодня. Он только пропал без вести. Я примеривалась к этой мысли как примеривают сшитый на заказ пиджак, который долго не носили, присматривалась, насколько комфортно я себя ощущаю с этой мыслью. На протяжении семи лет я как молитву твердила: Филипп не умер. Филипп жив. Но теперь явился этот самозванец, рыскает волком и выдает себя за моего мужа – и вдруг от всей моей уверенности не осталось и следа.

И вспомнилось еще кое-что, вспомнились слова Иоганна после того, как я заявила, что деньги меня не интересуют, что для меня речь никогда не шла о деньгах и никогда не будет идти. Иоганн тогда усмехнулся и, слегка наклонив голову, сказал:

– Но Зара, я тебя умоляю. Ты это говоришь потому, что у тебя все есть. Но поверь мне. Если найдет коса на камень, то речь всегда будет только о деньгах.

Я осторожно кивнула.

Есть только одна причина, по которой можно выдавать себя за Филиппа и втираться ко мне.

Понятия не имею, как он до этого додумался. Поди узнай, как все провернул. Но теперь я, по крайней мере, понимала, почему. Речь шла о моих деньгах, о деньгах Филиппа.

Хорошо, тогда еще раз с самого начала.

Во-первых, самозванец подбирается к деньгам.