Потребительство стало тотальным, улыбка — обязательной: бред 1980-х. Считалось нудным говорить о политике, за это могли и на смех поднять. Радиостанции получили настоящую свободу и полностью «отвязались» в FM-диапазоне: я слушал доходящие до абсурда глупости, скатологические шутки, снобские обозрения и танцевальную музыку на Carbone 14, Radio Nova, Kiss FM, Radio Tour Eiffel… Caca’s Club родился в том же году, что и канал TF+. 1980-е с журналами Globe, Actuel, City, Façade, Égoïste, с барами улицы Кенканпуа, клубом les Bains-Douches, с Годе[245] и Мондино[246], Монтаной[247], Мюглером[248] и Готье[249], с голубыми коктейлями в бокалах в форме буквы V, олицетворяли собой французскую тусовку. На танцполах собиралось столько народа, что танцевать можно было только на месте, сдвинув ноги и размахивая руками над головой. Строчка из первого французского рэпа выразила идею той эпохи: «Каждый делает-делает-делает, что ему нравится-нравится-нравится». Сочинили это произведение музыканты Chagrin d’amour[250], а пелось в нем о кокаиновой ночи, которая заканчивается в номере отеля с проституткой: «Гибель близко, а нам плевать».

Праздник да и только! Я искренне верил, что он никогда не кончится.

В начале 1990-х, когда на смену new wave пришел стиль техно, что-то стало меняться. Я постарел после того, как Yazoo[251] и Orchestral Manoeuvres in the Dark[252] сдались под натиском Stardust[253] и Daft Punk[254]. Музыка была почти та же… вот только… поколение другое. (Если кто-нибудь может объяснить разницу между Deutsch-Amerikanische Freundschaft[255] и Gesaffelstein[256], пусть немедленно встанет или заткнется навек!) Или это была новая болезнь, вынуждавшая напяливать на член резиновый «носок», чтобы по-дружески перепихнуться? Изобретение сотового телефона изменило и способ праздновать. Как оторваться на все сто, если невеста может в любой момент призвать тебя к порядку: «Где ты? Что делаешь?» С появлением сотового и Интернета любому полуночнику вечно кажется, что где-то там есть вечеринка поинтереснее. Что если их и правда кто-то устраивал? Я олицетворял нечто замшелое, прогнившее, минувшее, мне выказывали невыносимую снисходительность и… слегка презирали. Пришлось признать очевидное: с середины 1990-х Caca’s Club вышел в тираж. Ночная жизнь для меня закончилась, оставалось одно — использовать образ декадента. Близ Парижа спонтанно возникали демократические «рейвы» — на парковках, пустырях, у карьеров. Молодежь подсела на новую манеру праздновать в толпе незнакомцев, а потом появилось экстази… Эта пилюля открывала новые горизонты, приняв ее, хотелось отправиться не в закрытый клуб, а в химический осмос, вместе с тысячами потных человеческих особей.

Я не горжусь тем, что оказался неспособен разрушить даже малюсенькую суперструктуру, но меня по-прежнему восхищает невероятная легкость, с которой мои ровесники встроились в самое индивидуалистичное общество всех времен, сменив мостовые 68-го на пригоршни конфетти. Я принадлежу к последнему поколению, довольно легко нашедшему работу. Наверное, поэтому оно то и дело оскорбляет своих нанимателей. Революция — настоящая, та, которую мы не сделали, наступила. Придется склонить голову перед народным судом и кончить свои дни на гильотине. Мы в ту пору не знали, что насмешка над собой есть форма смирения. Вспоминаю одну из моих вечеринок, на которую все оделись пиратами, и надеюсь, что остался мятежным моряком. От Caca’s я унаследовал одно: после определенного часа ничто не может меня шокировать. Я все видел, все знал, но буду до конца дней искать МИГ (Максимизацию Интергалактической Глупости). Некоторые члены клуба предпочитали экономисту Алену Минку писателя Джерома Д. Сэлинджера — они стали романистами или покончили с собой. Другие отвалили в налоговую иммиграцию в Лондон, Сингапур, Женеву, Гонконг или Брюссель и ведут вперед корабль западного капитализма, храня в тайниках души рефлекс выживания и существуя по принципу: пока на льду лежит хоть одна бутылка шампанского, не стоит ничего принимать всерьез. Я вовсе не хочу противопоставлять одних другим, каждый выкарабкивался, как умел, всех отягощал груз «блескучего» наследства. Сегодня мне известно, что такое потерянный рай: жить мимоходом в безответственном мире, где позволено быть молодым, глупым, уродливым и пьяным. Я всю жизнь верил в праздничное решение всех вопросов, был уверен, что похмелье сохраняет нам молодость и мне никогда не исполнится пятьдесят. Исполнилось… И вот я плачу налоги и чертыхаюсь, как все вокруг, но, предаваясь воспоминаниям, улыбаюсь и с высокомерной дерзостью выпячиваю подбородок, потому что никогда не забуду богатство, которое ни непокоренная Франция, ни Национальное собрание не смогут у меня отобрать. Если через несколько лет внуки спросят, чем был Caca’s Club, я отвечу со слезами на глазах: моим достоинством.