Октав явился поддержать Мишеля Уэльбека, тому предстояло тяжкое испытание — принять из рук президента республиканскую награду. Дело это непростое, нужно вымыть голову, надеть галстук, выслушивать комплименты с невозмутимым видом. Мишель и его жена Лайзис прогуливались со свойственной им непринужденностью. На ней было желтое прозрачное платье, и солнце высвечивало сквозь ткань ноги и бюстгальтер, тоже, кстати, прозрачный. Обер сказал: «Вы похожи на фею… или на принцессу». — «Спасибо, ты тоже…» — ответила Лайзис, сверкнув белозубой улыбкой. Октав едва не подавился ледяной минералкой. Наконец приступили к делу: мужчина в костюме и галстуке попросил всех вернуться в зал с геометрическим ковром, республиканский гвардеец гаркнул «Господин Президент Республики!», и все встали по стойке смирно. Присутствующие образовали полукруг в ожидании выхода Короля. Октава поразила милота блондинчика, которому миллионы французов мечтают оторвать голову. Глава государства, приверженный феминизму, прогрессист и борец с расизмом, сделал попытку заранее обезвредить любую полемику касательно награждения романиста, зараженного женоненавистничеством, уклониста и исламофоба. Глядя на стройного, загорелого, расслабленного Эмманюэля Макрона, слушая его рассуждения о литературе — такие же непринужденные, как семичасовые дебаты в нормандском Гран-Буртерульде, — Октав думал, что ему следовало бы отучиться в Normal sup[209] вместо поступления в ENA[210] и последующей ликвидации этой школы. Президент выбрал хитрый угол зрения: настаивать на романтизме автора «Покорности», чтобы компенсировать его реакционный характер. Он мог бы опереться и на уэльбековский юмор, чтобы подсластить пилюлю. Правый юмор — не вежливость отчаяния, но оправдание пессимизма. Октав не знал фамилии советника, писавшего речь, его это мало волновало: сатира смягчает отход от нормы, и не в этом романе доказывать обратное. «Вы — усталая госпожа де Сталь…» — шутку оценили все присутствующие, в том числе писатель в депрессии. Как ученик лауреата, Октав радовался возвеличиванию литературного направления, которое Жан-Филипп Домек[211] в статье для «Монда», увидевшей свет в тот же день, окрестил «мрачнизмом». Стремясь дисквалифицировать литературу самого низкого пошиба, Домек дал ей название, как Бернар Франк[212], объединивший в 1952-м несколько фигур в движение под ироничным названием «Гусары», чтобы подвергнуть их остракизму в статье «Ворчуны и гусары» в Les Temps modernes. Мрачные романисты освобождают нас от ига добрых, сладеньких чувств в литературе. Мрачнизм — современный эквивалент декадентства, которое так порицалось в конце XIX века. Забавно представлять себе Гюисманса в Елисейском дворце, который гладит песика президента перед тем, как зайти в ватерклозет. А Октаву, одетому в костюм-тройку, длинноволосому, с седеющей бородой, точно подошла бы поза Сара Пеладана[213].

Президент наконец закончил, и гостям подали на террасе розовое шампанское. Октав воспользовался суетой и ловко, как тореадористый куртизан, протиснулся между Аленом Финкелькраутом и Франсуа Самуэльсоном[214], чтобы приблизиться к главе государства. Паранго хотел подсказать ему идейку, которая могла позволить Макрону спасти Францию и свое лицо. Эмманюэль нуждался в глобальной реформе общества. Такая имелась у каждого президента, и только она, по сути дела, и была тем единственным положительным моментом, который оставался от каждого на улице Фобур Сент-Оноре, 55. Д’Эстен хотел легализовать аборты, Миттеран выступал за отмену смертной казни, Ширак — за упразднение воинского призыва, Саркози обещал изгнать рекламу с общественного телевидения, Олланд был сторонником однополых браков.

— Господин президент, есть одна мера, способная вернуть в казну много денег и смягчить страдания французского народа.

Левая бровь Эмманюэля Макрона вопросительно изогнулась.

— Правда? И что же это за волшебная мера?

— В следующий четверг, когда будете выступать с речью, объявите о легализации марихуаны.

Молодой глава государства дернулся, отодвигаясь от Октава, как будто тот из элитного писателя мгновенно перешел в разряд дредоголового растамана, но все-таки ответил:

— Я не поддерживаю эту идею по двум причинам: во-первых, наркодилеры начнут торговать «твердыми» наркотиками, а во-вторых, марихуана размягчает детские мозги.

— Со всем моим уважением, господин президент, после встречи с «Фейсбуком» дети и так лишились мозгов. С дилерами же справиться просто — пусть откроют магазины. Так поступили американцы, канадцы, израильтяне и голландцы, почему бы нам не последовать их примеру?

Октав проиграл — президент отвернулся, чтобы поговорить с Финкелькраутом об отмене бакалавриата. Паранго «отключили», он стал парией, оставалось покончить с собой в темном кабинете, как сделал Франсуа де Гроссувр[215]. Первая дама государства решила приободрить Октава и повела его в приватное крыло. Больше всего ему запомнился салон, оформленный Пьером Поленом[216] в стиле кают-компании корабля «Энтерпрайз», и туалетная комната, отделанная красным деревом, как дорогая яхта. Брижит Макрон сказала, что президент Трамп не сумел разобраться, как спускается вода в унитазе. Октав не спросил, кто ей об этом рассказал. Марен де Вири[217] расхаживал в Church’s[218] по паркету, спрашивая себя, почему Октава пригласили на этот коктейль. Он напоминал уморительного альбатроса, парящего над вымазавшейся в мазуте чайкой. Октав решил проигнорировать ужин с Мишелем Уэльбеком в Жокей-клубе, храня верность Travellers, где терпимо относятся к разночинцам в стадии клошаризации. В стране, теряющей ориентиры, главное — правильно выбрать лагерь. Кто лучше — обедневшие аристократы с улицы Рабле или безденежные буржуа с Елисейских Полей? Наши несчастья похожи, но это не сотрет многовекового взаимного презрения.