читателямъ, до чего понятіе еврейской массы о природѣ и ея законахъ извращено, благодаря чудеснымъ явленіямъ, въ родѣ описаннаго выше.

Въ предшествующее царствованіе, послѣдовалъ доносъ на Рыженскаго цадика[44]. Его обвинили въ шарлатанствѣ, въ эксплуатаціи еврейскаго люда. Цадика заключили въ крѣпость. Рыженскій раввинъ былъ очень богатъ. За него стояли горой всѣ польскіе евреи. Для него дѣлались складчины баснословныхъ размѣровъ. По слѣдствію, доносъ, конечно, оказался ложнымъ… Его оправдали и освободили.

Освобожденіе этого мученика-еврея наполнило восторгомъ всѣ сердца израильскаго стада. Цѣлый длинный рядъ дней извѣстный классъ евреевъ праздновалъ, пьянствовалъ, распѣвалъ самыя дикія пѣсни, и плясалъ по улицамъ. Одинъ изъ моихъ знакомыхъ, проѣзжавшій въ ту пору чрезъ одно польское мѣстечко, случайно наткнулся на гурьбу неистовствующихъ польскихъ хасидимовъ. Ему ничего неизвѣстно было объ этомъ великомъ событіи, а потому удивившись подобному восторгу въ необычное время, онъ обратился къ толпѣ съ разспросами.

— Что вы, господа, такъ раскутились? сегодня вѣдь не праздникъ. Не свадьбу ли празднуете?

— Вы, кто — еврей, или татаринъ?

— Ни то, ни другое. Я нѣмецъ.

— Развѣ нѣмецъ! А то, навѣрное, знали бы о томъ, что случилось съ нашимъ великимъ Рыженскимъ раввиномъ.

— Что же съ нимъ случилось?

— А вотъ что случилось. На Рыженскаго цадика какіе-то доносчики (да сотрутся ихъ имена съ лица земли) написали доносъ. Они обвинили его въ мошенничествѣ (его въ мошенничествѣ!! ой вей миръ!) и цадика посадили въ крѣпость. Но онъ у насъ не такой; шутить не любитъ. Его выпустили на дняхъ. Онъ и выходить не хотѣлъ. Его едва упросили.

— Почему же онъ выходить не хотѣлъ?

— Онъ ужь очень, очень разсердился.

— Чего же онъ разсердился?

— Меня, цадика, осмѣлиться посадить въ острогъ! кричалъ онъ, и ни за что не хотѣлъ выдти.

— Наконецъ?

— Ну, наконецъ, вышелъ. Его упросили.

— Кто же упросилъ?

— Полиція и генералъ-губернаторъ, долго, очень долго просили, но это не помогало. Наконецъ, сами евреи собрались цѣлымъ кагаломъ, и пошли его умолять.

Но самъ Рыженскій цадикъ вѣрилъ въ свою силу гораздо меньше, нежели его приверженцы. Онъ, въ скорости послѣ освобожденія изъ крѣпости, удралъ за границу, куда-то въ Галицію. Еще недавно сынъ этого цадика волновалъ умы евреевъ, то отрекаясь отъ своего титула святаго, какъ отъ преступнаго шарлатанства, то опять хватаясь за него. Евреи не удивлялись его честной борьбѣ съ самимъ собою, а прокричали его сумасшедшимъ.

Продолжаю свой разсказъ.

Уже давно пронеслись слухи о быстромъ приближеніи къ городу Л. холеры. Въ городѣ разносились и раздавались полиціей печатныя инструкціи, указывающія публикѣ образъ жизни, питанія и предохранительныя средства, какія необходимы во время эпидеміи. Полицейскіе агенты ежедневно навѣщали домохозяевъ, справляясь о здоровьѣ жильцовъ, и выпивая весь домашній, водочный запасъ. Но въ нашей жизни все не было никакой перемѣны. Та же фасольная похлебка, то же заутреннее долбленіе.

— Ни холера, ни чума нестрашны для тѣхъ, которые посвятили себя Іеговѣ и Его Торѣ, утѣшалъ насъ скупой педагогъ-рестораторъ.

Между тѣмъ, холера свирѣпствовала въ окружности Л. и въ одну прекрасную ночь заявила о своемъ благополучномъ пріѣздѣ въ самый городъ цѣлою сотнею смертныхъ случаевъ. Учитель струсилъ. Онъ далъ отставку и Торѣ, и постной, фасольной похлебкѣ. Мы зажили по инструкціи, и зажили на славу. Мы пользовались порядочнымъ столомъ, полною свободою и невозмутимымъ сномъ. Учитель былъ занятъ цѣлые дни въ холерныхъ еврейскихъ комитетахъ, гдѣ онъ состоялъ безплатнымъ членомъ, и за что, ежедневно, пріобрѣталъ изъ еврейской больницы всѣ капли, экстракты для оттиранія и даже чай и сахаръ. Надобно предполагать, что намучившись долго въ неволѣ, человѣкъ начинаетъ цѣнить свободу выше самой жизни. Несмотря на страшную косовицу, производимую холерой вокругъ насъ, не обращая вниманія на сотни мертвецовъ, съ которыми мы сталкивались на каждомъ перекресткѣ, мы безбоязненно шныряли цѣлые дни по улицамъ, и чувствовали себя совершенно счастливыми. Мысль объ опасности и въ голову не приходила.

Еврейское общество вообще, а холерные его комитеты въ особенности, были необыкновенно дѣятельны въ эту печальную эпоху. За всѣмъ тѣмъ, низшее сословіе еврейскаго населенія мерло какъ мухи. Гуманные дѣятели могли употребить всѣ зависящія отъ нихъ средства къ подачѣ медицинской и гигіенической помощи заболѣвающимъ, но не въ состояніи были предоставить всѣмъ бѣднякамъ просторныя, чистыя жилища и здоровую пищу. Бѣдность даетъ обширное право на смерть, и бѣдные люди, при всякомъ удобномъ случаѣ, пользуются этимъ единственнымъ своимъ правомъ. Синагоги были цѣлые дни наполнены усердно-молящимися. Говорились частыя проповѣди, учреждались общественные посты и читанія псалмовъ, но всѣ эти мѣры оставались безсильными противъ орудія кары небесной, противъ опустошающей, страшной смерти. Евреи были въ отчаяніи.

Въ городѣ Л. разнеслись радостные слухи о скоромъ пріѣздѣ какого-то цадика, хотя еще молодаго, но уже прославившагося своими чудодѣяніями по всему еврейскому міру. Особенно онъ славился своей спеціальностью по части изгнанія холеры, которая, по словамъ хасидимовъ, боялась цадика хуже чумы. Поговаривали, что онъ обладаетъ противъ холеры какими-то специфическими, таинственными средствами, отъ которыхъ холера удирала безъ оглядки. Возрадовался еврейскій людъ радостью великою. Общество еврейское послало ему на встрѣчу цѣлую депутацію, которая обязана была ускорить его пріѣздъ, и въ качествѣ почетнаго караула проводить его до города. Цадику приготовлена была квартира со всѣми удобствати. Для него дѣлались складчины. Наконецъ, насталъ великій день торжественнаго вступленія его во врата города. Евреи высыпали цѣлыми толпами встрѣчать великаго мужа. Въ числѣ любопытныхъ былъ, конечно, и я. Истиннаго значенія цадиковъ я тогда еще не понималъ. Съ чувствомъ робости и страха я осмѣлился поднять глаза на чуднаго Геркулеса, побѣждающаго самаго ангела смерти, въ лицѣ холеры. Я ожидалъ встрѣтить атлета, и, къ удивленію моему, увидѣлъ маленькаго, изсохшаго еврейчика, съ лицомъ, похожимъ какъ цвѣтомъ, такъ и формою на сильно сплюснутый и выжатый лимонъ. Этотъ микроскопическій герой, въ своей громадной, польской будѣ, занималъ столько же мѣста, сколько занимаетъ муха въ пустомъ пространствѣ большаго горшка. Съ нимъ, въ будѣ, сидѣло два, очень толстыхъ и жирныхъ помощника. Съ тріумфомъ толпа евреевъ довела его до квартиры, и цѣлые дни затѣмъ евреи входили и выходили отъ него. Толпы женщинъ и ребятишекъ, съ утра до вечера, околачивались возлѣ того дома, гдѣ жилъ цадикъ, чтобы какъ нибудь, хоть мелькомъ, насладиться его лицезрѣніемъ. Холера, между тѣмъ, какъ будто не замѣчая присутствія своего властелина, продолжала свою свирѣпую работу.

Цадикъ, отдохнувъ дня два отъ дороги, приступилъ къ экспериментамъ по части изгнанія холеры. Эксперименты эти начались великимъ, самымъ строгимъ постомъ, продолжавшимся цѣлыя сутки. Впродолженіе этого поста, евреи и еврейки почти не выходили изъ синагогъ, усердно молились и распѣвали псалмы. Въ заключеніе цадикъ произнесъ проповѣдь. Проповѣдь цадиковъ ни въ чемъ не похожа на