мы почти каждый день проводим тренировки вместе. Будучи заочным холостяком, он часто ужинает с нами, и, к счастью, всегда помогает Гейл убрать со стола и помыть посуду.

Помимо изучения техники (системы жизнеобеспечения корабля «Союз» и все такое), формально частью нашей подготовки является физкультура. Наш русский тренер Анатолий (для краткости просто Толя) полон решимости продемонстрировать свои качества наставника, значительно улучшив наш текущий уровень физподготовки. Три раза в неделю мы проводим тренировки по плаванию, кроссы на беговой дорожке и силовые тренировки в хорошо оборудованном тренажерном зале.[143] Мы с Джерри занимаемся подтягиваниями, приседаниями, жимом лежа, ныряем в бассейн с трехметровой вышки. Одним из основных пунктов программы является теннис, и иногда легкие состязания между Джерри и мной накаляются до такой степени, что мы орем друг на друга. Это помогает нам не сойти с ума.

«НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!» – выдаю я с ударом справа.

«Подожди пока я тебя сделаю!» – его мяч проносится над моей головой.

Когда мы выходим бегать, Толя помечает нашу первую стометровку, что называется, «от забора и до обеда»: забег должен кончиться там, где стоит тренер. Я немного удивлен, когда он обозначает финишную черту, прочерчивая ногой на гаревой дорожке отметку, которую я грубо оцениваю на все 120 метров. Через несколько недель дистанция сокращается примерно до 100 метров. Наконец, начинаю понимать, что он делает, когда 10 недель спустя он рисует новую финишную черту в 80 метрах от старта. Благодаря особой толиной технике измерений, преодолеваю стометровку с самым лучшим результатом из всех, которые у меня были, вероятно, близко к олимпийскому рекорду. Уверен: Анатолий получает от начальства хорошие бонусы за потрясающий прогресс, достигнутый нами под его руководством.

Гораздо более сложная задача – овладеть языком. Мы с Джерри каждый день проводим несколько часы с «лучшим русским сержантом-инструктором», добросердечной Зинаидой Николаевной. Пожилая женщина, внешне – классическая babushka с доброй душой и мягкой улыбкой, даже за нашим ежеутренним чаем с печеньем в комнате отдыха космонавтов она не позволяет нам произносить ни звука по-английски. К счастью, она знает французский, и если все-таки возникнет неуверенность, в крайнем случае я могу как-то коммуницировать с ней, но, как правило, мы прилагаем целенаправленные усилия для достижения полного взаимопонимания по-русски, самостоятельного контекстного перевода и постоянного расширения нашего словарного запаса. Она скрупулезно относится к произношению и остро чувствует все ошибки в речи. Для нее сейчас (а для нас – потом, на орбите) особенно важно социальное взаимодействие, включая понимание русской культуры и кухни. Но еще важнее изучение технической терминологии.

Все наши инструкции и письменные материалы, в том числе по системе управления кораблем «Союз», написаны по-русски. Для того, чтобы работать на тренажере, нам также необходимо изучить системы космической станции «Мир» – средства жизнеобеспечения, электроснабжения, связи, наведения и управления, бортовые компьютеры и т. д. Другого выхода нет. Я должен практически свободно говорить и читать по-русски, потому что два других члена экипажа, которые будут со мной на борту «Мира», будут говорить преимущественно по-русски, возможно, лишь с небольшим намеком на пиджин-инглиш[144].

Ракета-носитель «Союз» очень отличается от нашего шаттла, хотя российские и американские космические программы развивались одновременно, поэтому нам необходимо изучить новые процедуры запуска, стыковки и посадки, а также новые протоколы выхода в открытый космос и даже другие скафандры с повышенным давлением наддува[145].

Во времена, предшествующие повсеместному распространению скайпа и широкополосного доступа в Интернет через вай-фай, у нас было не так много возможностей общаться с друзьями и родственниками. В результате, чувство изоляции и отстраненности становилось реальным и крепло по мере того, как мы все дольше оставались оторванными от головного офиса NASA. Неудачная попытка выяснить, когда мы вернемся в Хьюстон для обещанного отпуска, особенно расстраивает Джерри. По выходным мы с Гейл совершаем путешествия на поезде в Москву, Санкт-Петербург, Киев и другие близлежащие города, и у меня возникает возможность улучшить свои навыки устного общения.

Я знакомлюсь с одним из наших инструкторов, офицером российских ВВС Сашей, который учит нас премудростям эксплуатации системы связи космического корабля «Союз». Как и его коллеги, он преподает свою дисциплину очень четко, по регламенту, широко используя плакаты со схемами, в которые выразительно тычет указкой, чтобы убедиться, что мы все понимаем. После нашего знакомства он всего за 1000 долларов продает мне свой русский мотоцикл с коляской «Урал», от которого хотел избавиться. Это, наверное, удача для него и невероятная покупка для меня. Я катаюсь на мотоцикле, изучая сельские окрестности, и представляя, каким хитом он будет, если удастся привезти его домой в Хьюстон: хотя ему всего несколько лет, это копия немецкого BMW времен Второй мировой, прямо из «Героев Хогана»[146].

Через 4 месяца обучения приходит время получить гипсовый слепок задней стороны моего тела. Это давняя традиция: из-за устройства спускаемого аппарата «Союза» так делается для каждого космонавта, возвращающегося в корабле. Хотя я планирую стартовать и вернуться на шаттле, мне, возможно, потребуется использовать русский спускаемый аппарат в чрезвычайной ситуации, а кресло должно быть четко подогнано к моему телу, чтобы поглощать воздействие «управляемой аварийной посадки» при приземлении в застывшую степную грязь в Казахстане.

Российские инженеры прилагают большие усилия, чтобы создать индивидуальное сиденье для каждого космонавта, изготавливая его с учетом точных характеристик конкретного человеческого тела, от головы до таза и бедер. Для этого требуется сделать детальный гипсовый слепок тела космонавта. И вот я облачен в обтягивающий тело комплект нижнего белья (кальсоны и рубашку), тонкий как бумага. Его размер слишком мал, и мои ощущения лучше всего можно описать словосочетанием «атомный клин»[147].

Проходя по коридору в лабораторию без сопровождения и очень неловко пытаясь сохранить благопристойность, стоически опустив ладони спереди и сзади, вижу по сторонам десятки белых гипсовых слепков задних частей космонавтов в натуральную величину. Неужели это необходимая веха на пути к величию? Скоро узнаю.

Несколько минут спустя лежу в огромном стальном чане, а десяток инженеров мужского и женского пола в белых лабораторных халатах льют галлонами гипс, стремясь полностью заштукатурить нижнюю часть моего тела. Гипс холодный, влажный и липкий, а незнакомцы похлопывают и уминают его повсюду, быстро бормоча что-то неразборчивое (мои уши в основном закрывает шапочка, а читать по губам русскую речь я не умею). Когда процесс, наконец, завершен, чувствую, что они должны мне ужин, цветы и кое-то еще.

Две недели спустя, после того, как гипсовый слепок моей задницы объявился и был проанализирован, кресло изготовлено в точном соответствии с моими «спецификациями». Меня вызывают на примерку и пристегивают