что я со своими капризами и закидонами мог быть их причиной. Я потоптался рядом с агентессой кровавого режима, а затем вытащил из шкафа плед и накрыл ее.

Вика причмокнула, пошевелилась — я затаил дыхание — но не проснулась.

А я вернулся к тексту, уже к своему, к тому, где пророк Даниил толковал ужасные видения гордому тирану, и тот не верил, что власть его рухнет, как подрубленная сикомора, и что царство его расточится в дым, и обиталищем шакалов, ежей и филинов станет гордая столица его, и рычали львы во рву, алкая мяса человечьего, и пылал огнь смертельный в печи раскаленной…

И тут «Навуходоносор» сдвинулся с места!

Я нащупал то, что искал все эти дни, ту невидимую жилу, по которой струится кровь романа. Я вцепился в нее зубами души и потащил, насилуя себя, с болью и хрустом, наращивая плоть из слов, будто доктор Франкенштейн, сшивающий кадавра из огрызков: нерв за нервом, кость за костью, мускул за мускулом.

Зверски хотелось спать, болели пальцы, едва не стертые о клавиатуру, глаза пекло, но я не сдавался, я писал. Текст казался странным уже в тот момент, когда рождался у меня в голове. Я никогда не думал, что он пойдет в таком направлении, но он вообще двигался, и это было главным!

Потом исправлю, перепишу, это всегда легче, чем делать с нуля.

— Ничего себе. Это я проспала, похоже? — Женский голос, донесшийся из-за спины, заставил меня вздрогнуть.

Кто тут?

Я повернулся и обнаружил, что Вика потягивается у меня на диване самым блудодейным образом. Маечка у нее на груди натянулась так, что проступили соски, изогнулась тонкая талия, под пледом обозначились бедра, и от этого зрелища во рту у меня пересохло, а кровь от мозга водопадом ринулась к гениталиям.

— Ага, — сказал я, стараясь слишком уж откровенно на нее не таращиться. — Доброй… Доброе утро.

Время подходило к шести, я просидел за компом пятнадцать часов и ощущал себя изрядно одуревшим.

— Доброе утро. — Вика улыбнулась, не так, как раньше, ослепительно-вежливо, а тепло, по-домашнему, и щекотка побежала у меня по позвоночнику: вот бы видеть такую улыбку каждый день.

— А кто-то говорил, что мне не светит оставить тебя на ночь, — сообщил я поспешно: нужно заболтать себя, затеять какой угодно дурацкий разговор, только бы отвлечься от этих мыслей. — Но я справился! Ты провела ночь у меня в постели! Я — великий Казанова! Завидуйте мне все.

— Будешь хвастаться в соцсетях, как твой друг Злобенко? — Плед отлетел в сторону, Вика спустила ноги на пол. — Если так, то я вспомню, что у меня не только шерсть, но и коготки. Прикую тебя наручниками к кровати…

— Ради такого я готов на все! — заявил я. — Кстати, а откуда Дэн тебя знает?

— Не имею представления. — Мне показалось, или она на самом деле отвела взгляд, на краткое мгновение, на долю секунды. — Поеду я домой. Вымоюсь, переоденусь, и нас… — Вика глянула на экран смартфона. — …уже в полдень ждет новая встреча, ладно хоть в онлайне, не вживую.

— Да мойся тут, — предложил я.

— И женская одежда у тебя есть? — Под ехидным взглядом я покраснел. — Мой размер? Ложись сам, поспи. Иначе будешь тупить, хамить и вести себя некрасиво, и я расстроюсь. Так, давай сюда наш сундук с тайнами.

Она и в такой ситуации не забыла о проклятой инструкции, о нетбуке с материалами и моими набросками.

Я проводил Вику до прихожей, а когда запер дверь, понял, что в квартире остался ее аромат — легкий, ненавязчивый, очень свежий, который я даже не знал с каким цветком сравнить. Проскрежетал и выпустил жертву внизу лифт, и я обнаружил, что подглядываю в кухонное окно, как она идет к своему «пежо».

Уже садясь в машину, Вика словно ощутила мой взгляд и посмотрела вверх, так что я шарахнулся назад и едва не кувырнулся через табуретку. Ох, довела меня до безумия дева коварная, дева, украшенная искусно, пахнущая ладаном и смирной, благовониями тирскими, стройная, будто кипарис… и опасная, как гадюка!

***

Полуденным собеседником оказался президент маленькой горной республики на юге России.

Увидев на экране ноута его брадатый лик, я подобрался, и очко мое сделало жим-жим. Напоминаний от Вики не понадобилось — если я обижу этого человека, он не будет скрывать свои чувства и откладывать месть, как Антон Вильгельмович; нет, шустрые нукеры просто и незатейливо зарежут меня прямо на улицах столицы и скажут, что так оно и было.

— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, — сказал президент, — спрашивайте.

Четверть века назад сородичи этого вот типа бегали по лесам и ущельям, сжимая в лапках оружие, и мечтали об одном — уничтожить побольше русских и навсегда отделиться от России. Сейчас они служили той же России с истовой ревностью, воевали там, где было опаснее всего, и дружно, с показателем под сто процентов, голосовали за Бориса Борисовича на выборах.

Голосовали за того, кто некогда пообещал «мочить в сортире» кавказских террористов!

И тут ожидания меня обманули — вместо тупого кровожадного фанатика, способного только цитировать Коран и нашего верховного «мыслителя», мне явился умный человек, правитель сложного во всех отношениях региона, понимающий, что стоит только государству ослабнуть, как там снова начнется резня, царившая много столетий, пока не явились и не навели порядок русские, а потом вернувшаяся в девяностые.

Вместо запланированных двух часов мы проговорили три, и президент сказал, что можем позвонить еще.

— До свидания, — сказал я, понимая, что и вправду не прочь поболтать с ним повторно.

— Вот сегодня ты прямо молодец-молодец. — Вика поднялась. — Вел себя замечательно. Надо курицу разогреть. А то я вчера старалась, а ты так и не попробовал, похоже.

Пока она возилась на кухне, я полез в почту и обнаружил там напоминание от нашего СП — что сегодня в восемнадцать ноль-ноль я должен присутствовать на заседании читательского клуба, а ежели не приду, то ждут меня колесование, четвертование, сожжение и посадка на тупой и шершавый кол. В клуб меня определили еще в прошлом году по линии общественной нагрузки — а то, понимаешь, в союзе состою, плюшки всякие получаю, а ничего не делаю; так что отказаться я не смог, хотя не рвался посещать унылые сборища, где царило членомерство крохотных интеллектов.

— Поедешь со мной? — предложил я Вике, когда с едой было покончено.

— Ну нет, — отозвалась она. — Ты, когда вернешься, работать еще будешь?

Я подумал и покачал головой: клуб часа на два, и значит, дома буду не раньше девяти, а