который принесет ему избавление от осаждавших его призраков и кошмаров. Но, отстранив быстрым движением руки меха у входа, он убедился, что это был отблеск падавшего большими хлопьями снега. Когда он шел обратно к своему ложу, в костре вспыхнула тлеющая головешка, отбрасывая на стенах пещеры мелькавшие тени. Его испуганному воображению они показались силуэтами людей, а жалобные стоны, которые во сне издавала его мать — их голосами.

Вместо ожидаемых проклятий за свое отступничество, он услыхал мольбы предков, и это решило исход его внутренней борьбы. Сердце Дарасевы радостно забилось и он запел хвалу своему народу.

Подбросив в огонь еще дров, он решил терпеливо дождаться утра. Сидя у костра, он мысленно представлял себе радость матери и Куа, когда он им сообщит счастливую весть. Но внезапно какая-то мысль поразила его и он быстро подошел к спящему Куа.

— Друг мой, вставай! Нам необходимо скорей уходить отсюда…

— Я вижу сон… я брежу… — бормотал разбуженный толчком юноши карлик.

Но Дарасева уже направился к ложу матери и нежно будил ее:

— Мать! Это я, дорогая. Торопись, мы сейчас уходим отсюда. Пламенные речи Куа рассеяли мою безумную гордость!

— Я была уверена, — просто ответила Таламара, — что зов народа проникнет в твое сердце.

— Боги нам покровительствуют, сын мой, — заметил карлик. — Снег заметет наши следы.

— Разве ты боишься погони?

— Если мы будем медлить, то эти дикари воспротивятся нашему уходу и обвинят меня, несчастного Жабу, в похищении их божества. Я тогда буду вынужден размозжить головы и разбить рыла нескольким десяткам твоих почитателей.

Он снова превратился в весельчака Куа. Надев поверх туники из оленьей шкуры еще буйволовый плащ, он привязал к поясу топор и нож и свернул меха для подстилки. Проделав это, он помог Шиповнику и Дарасеве приготовиться в дорогу. Сборы были быстро закончены. По расчетам Куа, они на рассвете уже должны были отойти на большое расстояние от стоянки.

Куа, с горящей головешкой в руке, пошел вперед. Откинув закрывавшие вход меха, он вышел из пещеры. Перед ним внезапно вырос на фоне белеющего снега чей-то темный силуэт.

— Кто ты такой? — недовольно проворчал Куа, готовый кинуться на незнакомца.

— Я — Ана. А ты, проклятый яван, пришел сюда, чтобы похитить у нас того, кто властвует над огнем и молнией. Я тебе говорю…

Но он не успел произнести своей угрозы: копье Куа пронзило его. Когда Куа, выпустив из рук головешку, нагнулся, чтобы вынуть вонзившееся в тело Ана копье, он услышал позади себя нечеловеческий крик, за которым последовало громкое проклятие Дарасевы. Это кричала Осса, женщина, преследовавшая Дарасеву своей любовью. Она инстинктом почувствовала, что «божество» навсегда покидает ее и с диким воем уцепилась за него.

— Убей ее! — крикнул разъяренный карлик, — а то они нас перебьют.

Она в бешенстве кусала руку Дарасевы, которой он зажал ей рот, чтобы заглушить ее вопли. Но подоспевший карлик сильным ударом по затылку прикончил ее на месте, после чего, схватив Цвет Шиповника за руку, он быстро увлек ее за собой, невзирая на бушевавшую снежную вьюгу.

Внезапно ночную тишину прорезал жалобный крик, за ним раздался другой. Скоро безмолвный лес наполнился хриплыми, душераздирающими стонами, несмотря на густую пелену снега, ослаблявшую шум и заглушавшую эхо. Невидимые голоса жалобно плакали и звали на помощь. То плакало племя, покинутое своим «божеством». Потрясающая весть об этом разнеслась из пещеры в пещеру.

— Мани або-о-о-о… Мани або-о-о…

Звери, разбуженные человеческими воплями, принялись в свою очередь рычать, и протяжный вой волков, заглушая крик шакалов, жутко звучал вдали.

— Мужайся, Шиповник, — подбадривал Куа, освещая путь головешкой.

— Ты не устала, мать? — спрашивал ее Дарасева.

— Нет, — неизменно отвечала мужественная женщина.

Крики доносились теперь со всех сторон и быстро настигали беглецов. Рассеянные по всему лесу, отдельные стоянки дикарей оповещали друг друга о несчастье, перекликаясь между собой.

Куа внезапно остановился. Потушив о снег головешку, он прошептал:

— Мы окружены… Они нас настигли…

— Дай мне оружие, — попросила Цвет Шиповника и взяла у него из рук топор. Все трое притаились у подножия большого дуба.

Крики приближались и становились все громче. Снег больше не падал такими большими хлопьями. На небе занималась заря.

Вдруг совсем близко от дуба захрустела сухая ветка. Это был груандис. Согнувшись и наклонив голову, он отыскивал на снегу следы беглецов. За ним следовали еще другие. Четыре, пять, шесть… — сосчитали их беглецы. Когда они поравнялись с дубом, карлик без малейшего звука и шума сделал невероятный прыжок, двум из них он тут же размозжил головы. Дарасева в это время раздробил череп третьему.

Быстро мелькали в воздухе безжалостные руки карлика. Его пальцы, твердые, как кремень, впиваясь в тело, дробя кости и убивая на месте — сеяли вокруг него смерть. Один дикарь, от ужаса блея, как овца, готовился было удрать, но был настигнут карликом. Схваченный за затылок его руками, он упал замертво.

Беглецы, преследуемые жалобными стонами, пошли дальше. Скоро они миновали область заселенных пещер и радостными криками приветствовали солнце, выглянувшее из-за серых туч. Теперь им уже нечего было опасаться: на своем пути они могли встретить только небольшие группы кочевников.

Дорога беглецов шла через дремучий лес. Руководясь солнцем, они медленно продвигались на восток. С наступлением ночи они забирались в какую-нибудь пещеру или яму на склонах холмов, разводили там огонь и жарили на нем дичь, добытую стрелами Дарасевы. Часто они вынуждены были из-за снега или дождя целый день оставаться в пещере.

Время шло незаметно. Веселые рассказы или героические сказания Куа сокращали путь.

Усевшись у костра, Дарасева точил стрелы, мать чинила меховые одежды, а Куа в это время рассказывал им давно забытые предания их народа. Эти изумительные легенды вели начало от Ява, божественного героя, ниспосланного солнцем на землю вместе со своей сестрой Явой. Они оба считались прародителями Народа Настоящих Людей.

Разговор их редко касался прошлого, а еще реже будущего. Они всецело были поглощены событиями и заботами дня. Их беспокоило, надолго ли им хватит запасов мяса. Найдут ли они к вечеру пещеру, где смогут укрыться на ночь. Не потревожат ли медведи их ночной покой.

Они не падали духом даже в самые тяжелые минуты, когда им приходилось идти по равнине, где ноги по колено увязали в снегу. Шиповник старалась преодолеть свою усталость, напевая какую-нибудь песенку своего далекого детства, что доставляло ее сыну большое удовольствие, так как он никогда не слыхал пения своей матери. Черты ее лица, преждевременно увядшие от двадцатилетних невзгод, вновь расцвели. Когда сын и Куа с удивлением смотрели на ее похорошевшее