— Словно ищет в поте-е-е-мках кого-то… и не мо-о-ожет никак отыскать!..

Он пел не так уж плохо, но слишком уж громко. То ли был глуховат, то ли не соизмерял силы. В вагоне электрички клубилось раздражение, а Фролов был даже рад, что все взгляды обращены к певцу. Теперь он мог закрыть руками лицо и безнаказанно всхлипнуть.

Никого не слушая и ни на кого не глядя, певец допел свою песню, снял кепку и прошелся с ней по вагону. Фролов бросил в кепку двадцать копеек.

— Дай вам бог здоровья, — громко и внятно сказал блаженный, сунул двадцать копеек в карман безразмерных штанов и пошел в другой вагон.

Фролов проводил его взглядом и с завистью подумал: свобода.

Вот так. Хорошо. Можно считать, что ничего не было. Фролов стоял под струями душа и смывал с тела день. Если бы можно было содрать кожу, он бы уже содрал ее; стоял под горячим душем минут пятнадцать, распаренный и красный, как рак, он все еще чувствовал запах дачи и леса; и еще один запах, тонкий, но ощутимый, вроде глаженого белья. Так пахло от Юдина.

На противоположной стене висели старые полотенца и гроздь прищепок на бельевой веревке, ниже на полу громоздились побитые табуретки, тазы и эмалированные ведра с сухими тряпками. Пахло белизной и хозяйственным мылом. На бортике ванны стоял чей-то дезодорант «Свежесть».

В дверь затарабанили. Фролов закрутил кран и обернулся полотенцем.

— Что за дела? — возмутилась баба Клава. — Я очередь еще на той неделе застолбила.

— Извините, — пробормотал Фролов. Баба Клава проводила его ревностным взглядом.

За ужином Фролов был молчалив и смотрел в тарелку. Ванька снова рассказывал про транзисторы. Ленка заговорила о каком-то родительском собрании. Сквозь белый шум Фролов расслышал ее слова, обращенные к нему:

— Не забудь — в следующий раз твоя очередь идти на собрание.

Он кивнул, а про себя повторил: моя очередь. Моя очередь в ванную. На квартиру. На собрание. Куда ни глянь, везде стоишь в очереди. Везде чего-то ждешь, везде бесконечная маета и скука, и вся жизнь проходит в ожидании жизни.

— Пап, ты слышишь?

— А?

— Я говорю, ты чего без рыбы?

Фролов поднял взгляд от тарелки и снова опустил.

— Клева не было. Ошиблись с местом.

— А что за место?

— Тебе-то что?

Ванька пожал плечами.

— Просто интересно.

— Интересно ему, — проворчал Фролов. — Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

— Да ну тебя, уже и спросить нельзя. Я почему-то подумал, ты с дядей Сашей на озеро поедешь. — Ванька ковырнул вилкой картофельное пюре.

— Нет, я же сказал. Ездил в Морозовку. С другом.

Ванька посмотрел на него с таким глубоким недоумением, будто не мог взять в толк, откуда у отца взялся еще какой-то друг. Фролов подхватил пустую тарелку и унес ее на кухню.

Зачем сказал про Морозовку? Так, спокойно, Морозовка еще ни о чем не говорит. Он склонился над раковиной, дрожа и сглатывая тревогу: успокаивался, выравнивая дыхание, скрадывал шипы и колючки. Подошла Лена, поставила в раковину еще одну тарелку и жестом предложила: давай помою. Фролов взял себя в руки и помотал головой:

— Не надо. Я сам.

Наутро он проснулся как с похмелья. Болела голова, потряхивало тело. Ехал на работу, вцепившись в поручень трамвая, смотрел в окно и думал: позвонить Юдину? Не позвонить? Наверное, не стоит.

Позвонить — значит признать, что думаешь об этом; случайный эпизод на даче был неслучайным, а оставил какой-то след и требует продолжения. Кем Фролов станет, если продолжит это умопомешательство? Нет, звонить не стоит, это нехорошо.

С другой стороны, не мешало бы все прояснить. Ведь мало ли на что рассчитывает Юдин. Мало ли что привиделось ему в том помутнении рассудка, чего он теперь ждет и кем считает Фролова. Фролов до конца не понимал, что именно будет говорить, но взвесил все и решил: надо найти повод встретиться, а там будет видно.

Фролов терпел воскресенье, понедельник и вторник. Слава богу, в среду нашлась уважительная причина заглянуть к Юдину. Он вышел из трамвая, миновал сквер и гастроном и остановился у нужного дома. Лавочка у подъезда была пуста. Он закурил и выдохнул дым, надеясь перевести дух. Как назло, тут же дверь подъезда открылась, и на улицу выпорхнул Ванька.

— О, а ты чего здесь делаешь?

Фролов заранее приготовил ответ, но все равно замешкался и от волнения закашлял.

— Т-тх-так ведь первое октября. День расчета.

— А, ну да. Тебя подождать?

Фролов откашлялся и прохрипел:

— Нет, лучше иди. Переброшусь парой фраз с Сергей Санычем и поеду домой.

— Ну ладно. Только ты давай побыстрее, а то у него следующий ученик скоро придет.

Фролов дождался, когда сын скроется из виду, раздавил окурок о стенку мусорного ведра и поднялся на второй этаж. Все было как обычно: гудели лампы, пахло кипяченым бельем, из-за дверей коммуналок раздавались голоса и шорохи. Фролов с минуту постоял у нужной двери, собираясь с духом, и наконец нажал на звонок. Из-за двери раздались звуки шагов и приглушенный голос:

— Да это, наверное, Ваня что-то забыл. Я открою.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Юдин. Он обвел Фролова взглядом.

— Сережа, кто там? — крикнула Роза Эдмундовна из глубины квартиры.

— А… да это Ванин папа.

— Пришел рассчитаться за занятия, — тихо подсказал Фролов.

— …пришел рассчитаться за занятия.

— Ох, Володя! Давно не заглядывал. Надо предложить ему кофе.

— Влдмирпалыч, вы кофе хотите?

— Нет.

— Ну тогда… э-э-э… пойдемте в комнату.

Фролов разулся и занырнул в комнату. Юдин зашел следом, плотно закрыл за собой дверь и повернулся к Фролову. Посмотрел выжидательно.

— Так, — сказал Фролов. — Насчет дачи.

Он собирался сказать что-то вроде: «Спасибо за все, но обойдемся без продолжения», однако даже в уме эта фраза звучала неуклюже. Он запнулся и воззрился на Юдина с немой мольбой: помоги мне. Как всегда,