Весь этот опыт [раковой болезни и процедур облучения] оказался приглашением жить более насыщенной и менее беспокойной жизнью. Кажется, это еще и приглашение к тому, чтобы быть добрее к себе, избавиться от вечного скорпиона самобичевания и «нелюбимости». Скажу совсем просто: сейчас я живу легче.

Для нас обоих урок был предельно прост, хотя осуществить его и было нелегко: надо найти равновесие между бытованием и деланием, равновесие между принятием себя таким, как ты есть, и решительным преобразованием тех черт, которые требуют улучшения. Быть — значит принимать мир и принимать Бога, верить, доверять, прощать. Делать — значит брать на себя ответственность за то и только за то, что можно изменить, а потом работать над этими изменениями, насколько хватит сил. Проверенная временем мудрость таится в простой и глубокой молитве.

Господи, дай мне смирение,

чтобы принять то, что нельзя изменить;

силу, чтобы изменить то, что я могу изменить;

и мудрость, чтобы отличить одно от другого.

Лето мы с Трейей провели в Аспене. В разное время Трейя жила там в общей сложности десять лет; во многих отношениях она считала этот город своим домом. Оставив Финдхорн, Трейя вернулась в Аспен, где вместе с Джоном Денвером, Томасом Крамом, Стивеном Конжером и некоторыми другими участвовала в создании Виндстара (который стал любимым местом Баки Фуллера[26]). Кроме того, она стала членом совета Института Роки Маунтин[27], который возглавляли ее друзья Амори и Хантер Лавинзы, — его обычно называют крупнейшим интеллектуальным центром по проблемам альтернативной энергии. В Аспене у нее было много хороших друзей — Стюарт Мейс (он работал техническим консультантом на съемках «Юкона, сержанта королевской полиции»[28]; лучшая подруга Линда Конжер, Кэти Крам, Энни Денвер, Брюс Гордон, отец Майкл Абдо (тот самый, который венчал нас) и отец Томас Китинг, настоятель Цистерцианского монастыря в Олд Сноумасс[29]. Благодаря этим друзьям и центрам, а также потрясающей красоте тропинок и холмов — и вопреки беспокойным туристам-толстосумам, которые уже тогда стали просачиваться в Аспен, — Трейя и считала этот город своим домом.

Какое это было прекрасное лето! У Трейи было множество удивительных друзей, и я сразу же полюбил их всех. Признаюсь честно: не знаю никого, кто умел бы так же вызывать в людях любовь и преданность; энергия и сила личности, которые Трейя буквально излучала, привлекали в ней и мужчин и женщин, как к прекрасной сирене. Людям нравилось просто быть с ней рядом, находиться там же, где она, и она всегда отвечала взаимностью, никогда не отворачивалась.

Я, разумеется, писал книгу. Она называлась «Трансформации сознания: Созерцательный и конвенциональный подходы к развитию личности». Я писал ее в соавторстве в Джеком Энглером и Даниэлем П. Брауном, двумя гарвардскими профессорами, специализировавшимися на восточных и западных психологических учениях. Суть книги состояла в следующем: если мы возьмем различные психологические модели, разработанные в западной науке (фрейдизм, когнитивную психологию, лингвистическую психологию, психологию объектных отношений и т. д.), и соединим их с духовными моделями Востока (и западных мистиков), то в итоге получим полноценную шкалу человеческого развития — модель, которая отслеживает путь человека от телесного к интеллектуальному, а потом — душевному и духовному. Более того, имея в своем распоряжении такую карту личностного развития, мы довольно легко сможем с точностью диагностировать различные типы развивающихся «неврозов», а следовательно, выбрать более верный способ медицинского или терапевтического вмешательства, наиболее эффективный для каждого конкретного случая. В «Нью-Йорк тайме» про книгу написали, что это «на сегодняшний момент самый значительный и искусный синтез психологических учений Востока и Запада».

Что же касается нас с Трейей, то наше любимое занятие по-прежнему было очень простым: сидеть на диване обнявшись и чувствовать танцующую энергию в своих телах. Часто мы переносились за пределы своего физического существования в то место, где смерти нет, а сияет одна лишь любовь, где души соединены навечно, а небесные сферы загораются от одного объятия, — самый простой способ со всей очевидностью осознать, что Бог воплощается в двуруком существе для того, чтобы любить.

Для меня это означало одну дилемму: чем больше я любил Трейю, тем больше меня беспокоила и пугала мысль о ее смерти. Это постоянно напоминало мне об одном из основных принципов буддизма (и мистицизма в целом): ничто не вечно, все проходит, ничто не остается навсегда. Только Единое существует вечно — все отдельные части обречены на смерть и гниение. В медитативном или мистическом свидетельствовании, вне плена индивидуального существования ты можешь почувствовать вкус Единого и избежать судьбы отдельной части, освободиться от страданий и страха смерти. Но я не мог долго удерживать это свидетельствование в своей медитации — все-таки я был новичком в мистических практиках. И хотя для нас с Трейей порой было достаточно единственного объятия, чтобы соприкоснуться с Единым, это ощущение тоже стало увядать, словно наши души не достигли нужной высоты, чтобы вместить его огромность.

И я возвращался в обычный раздробленный мир, где Кен и Трейя не были одним целым, существующим вне времени, а где одна часть — Кен — любила другую часть — Трейю, — и эта вторая часть могла умереть. Мысль, что я могу ее потерять, была невыносима. Единственным выходом для меня было оставаться в осознавании непостоянства, когда любишь что-то именно потому, что оно не вечно. Я медленно начинал понимать, что любовь означает не жажду удержать, как я всегда считал, а скорее готовность отпустить.