— Потом было следствие, суд. Я проходил в качестве свидетеля. Гили молчала, как рыба, а матовый валил все на нее. Но улики говорили о другом. Экспертиза показала, что старшую сестру буквально замучили до смерти: сильно избили, изнасиловали, порезали во многих местах… короче, ужас. Повесить это на Гили было бы просто дико. В итоге парень получил свои два пожизненных — за Вики и за профессора. А Гили, по-моему, отправили в Тирцу — женскую тюрьму для незаконных иммигранток…

Чико потянулся к бутылке.

— Подожди, — остановил его Берл. — Сначала закончи. Что было дальше?

— Дальше? — Чико устало потер лоб. — Девушек у меня отобрали сразу, как нелегалок. С тех пор я их не встречал. Говорят, одна их них до сих пор кантуется здесь, на Тель-Барухе. Ну а дело я закрыл и больше к нему не возвращался…

— Да хрен с ним, с твоим делом, — нетерпеливо перебил его Берл. — Что стало с Ангелиной? Ну, с Гили, как ты ее называешь…

— Аа-а, с Гили… не знаю. Выслали, наверное… что еще с ними обычно делают? Я в последний раз видел ее на суде, в мае девяносто второго. Ребенку был уже месяц.

Берл поперхнулся.

— Что ты сказал? Ребенку? Какому ребенку?

— Как это «какому»? — Чико выкатил на Берла карие, налитые кровью и араком глаза. — Ее ребенку. Девочке. Гили родила в тюрьме, в апреле. Она попала ко мне беременной, каппара. На четвертом месяце. А вы не знали? Было во всех газетах…

Он налил себе очередной стакан, выпил и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула. Берл повернулся к Кольке, прикидывая, с чего начать. Более всего его беспокоили традиционные Колькины методы «общения» с бывшими и нынешними сутенерами. Как-то не хотелось уходить отсюда, оставив в углу труп местного завсегдатая Чико Наима. Да и потом, в данном конкретном случае эта кара не выглядела бы справедливой. Конечно, назвать Чико приятным было бы большим преувеличением. Мразь мразью, если по-честному. Когда-то торговал женщинами, теперь торгует голосами. Когда-то держал публичный дом, теперь ищет себя в большой политике. Разница, если и есть, то небольшая. Клоп паршивый — раздавить и забыть… Но, с другой стороны, если за такое давить, то придется иметь дело с миллионами…

— Ну что ты молчишь? — взмолился Колька. — Ну скажи уже… она умерла, да? Умерла?

— Значит так, Коля, — сказал Берл, стараясь звучать сухо и по-деловому. — Этот тип держал тут до конца 91-го маленький кабинет на пять-шесть девушек. В ноябре к нему попали четыре девушки из Рашидовой партии, включая Вику и Гелю. Он был уверен, что они приехали по своей воле. Правду узнать просто не успел — по-русски не говорит…

— Да черт с ним, с уродом! — перебил Колька. — Что ты мне про него плетешь? Гелька жива? Нет? Ну не тяни ты, Кацо, у меня уже жилы болят…

— Когда Чико в последний раз ее видел, была жива. В мае девяносто второго, в местной женской тюрьме за нелегальную эмиграцию. Он полагает, что позднее ее выслали назад в Россию, но не уверен. А вот Вика…

— Что Вика?

— Вика погибла. Зарезал какой-то сукин кот уже на следующий день после приезда сюда.

Колька скрипнул зубами и поднял на марокканца ненавидящие глаза.

— Ээ-э, Коля… Коля… — поспешно проговорил Берл. — Этот тип не виноват. Он наоборот…

Колька остановил его жестом.

— Не бойся, Кацо, — сказал он сдавленным голосом. — Я его убивать не стану. Гелька запретила. Еще что-то?

Берл облегченно вздохнул и пожал плечами.

— Есть еще несколько деталей, но это по дороге. Пойдем, братан…

Они поднялись из-за стола и пошли к выходу

— Эй, Кац! Кац! — это кричал Чико. — Подожди, не уходи! Кац!

Берл обернулся. Маленький марокканец обращался к нему, по ошибке приняв Колькино «кацо» за Берлову фамилию. Он догнал их у самой стойки, схватил Берла за локоть и, привстав на цыпочки, быстро зашептал ему в самое ухо.

— Спасибо тебе, Кац, век не забуду. Спасибо! Я же все эти годы спал, можно сказать, вполглаза… все ждал, когда меня резать придут. А вы — простили… ведь простили, правда? Простили?

— Гили тебя спасла, — усмехнулся Берл. — Ее и благодари…

— Подожди, подожди… — зашептал Чико еще горячей. — Я забыл сказать: этот матовый-то скоро выйти должен. За примерное поведение. Ему уже дважды скостили, так что два года всего и осталось подлецу. В отпуска ходит, сволочь. Синев его фамилия. Игаль Синев. Тюрьма «Шарон».

Берл отстранился.

— Экий ты шустряк, Чико… на ходу подметки рвешь. Я ж тебя, мразь, насквозь вижу. Ты ведь сейчас думаешь: отчего бы попутно и от старого знакомого не избавиться? Чужими руками. Чтобы не пришел пожурить тебя за тогдашнее свидетельство? Так что ли?

Чико молчал, бессмысленно улыбаясь.

— Тьфу… — сплюнул Берл. — Знаешь, по-моему, ты уже вполне созрел для самой большой политики. Только просись сразу в председатели кнессета. Скажи, мол, одним публичным домом я уже руководил… Но за информацию спасибо. Пригодится.

Он брезгливо отцепил от себя волосатую руку и пошел к выходу, к Кольке. Навстречу ему, размахивая руками, бежал давешний «Че Гевара».

— Чико! — кричал он. — Чико! Шафман приехал! Настоящий! Со списками!

— Игаль Синев!

— Здесь!

— На выход!

Следуя за надзирателем, Игорь миновал привычную последовательность дверей с лязгающими засовами и непременным ритуалом отпирания-запирания навесных замков, прошел по длинному коридору, пропахшему кислым запахом тюремной пищи, расписался у конторки и пересек тесный дворик с ухоженной клумбой и лезущим на стену плющом — единственным в округе живым существом, которое могло отважиться на подобную наглость без опасности быть застреленным при попытке к бегству.

— Смотри, не опоздай вернуться!.. — Пожилой бухарец в будке на выходе кивнул и лязгнул металлической золотозубой улыбкой.

Игорь улыбнулся в ответ. С охранниками лучше не ссориться. Золотозубый нажал на кнопку, и последний замок, проявляя солидарность с начальником, тоже лязгнул своими стальными зубами вслед уходящему в отпуск заключенному. Игорь немного постоял возле захлопнувшейся двери, как будто привыкая к воздуху свободного мира, а затем сунул руки в карманы и неторопливо двинулся к автобусной остановке. До автобуса на Тель-Авив было еще больше часа, но — кого волнует? Лучше ждать на скамеечке под навесом, чем в вонючей камере на нарах.

На остановке никого не было. Игорь присел в тенечке, вытряхнул сигарету, закурил. «Не опоздай вернуться!..» Как же, ищи дурака, пес бухарский. Не такой он идиот, чтобы портить себе характеристику за месяц до комиссии по досрочному освобождению. Эх, скорее бы… выйти, выправить паспорт и — вон, прочь из этой проклятой страны. Жаль, сразу не получится. В принципе, можно было бы подать просьбу на восстановление российского гражданства уже сейчас, но Игорь не хотел рисковать. А вдруг им, там, в консульстве, покажется западло возвращать подданство действующему арестанту? Нет уж, лучше подождать освобождения, чтобы наверняка.