расстёгнутых шинелях, с папиросой в зубах и карманами, полными семечек, солдаты толпами ходили по тротуару, никому не отдавая чести и толкая прохожих, — вспоминал генерал Пётр Врангель. — Щёлканье семечек в эти дни стало почему-то непременным занятием „революционного народа“, а так как улицы почти не убирались, то тротуары и мостовые были сплошь покрыты шелухой».

Первая мировая продолжалась, но теперь уже вовсе никто не желал воевать. Батальоны новобранцев разбегались по дороге на фронт.

«Стало совсем невыносимым передвижение по железным дорогам, — вспоминал бывший глава правительства Владимир Коковцов. — Все отделения были битком набиты солдатами, не обращавшими никакого внимания на остальную публику. Песни и невероятные прибаутки не смолкали во всю дорогу. Верхние места раскидывались, несмотря на дневную пору, и с них свешивались грязные портянки и босые ноги».

Верховному главнокомандующему генералу Алексею Брусилову доложили, что одна из дивизий желает целиком уйти домой. Он приехал в расположение части. Воззвал к патриотическому чувству солдат:

— А что же будет с матушкой-Россией, если вы о ней думать не будете, а каждый из вас заботиться будет только о себе?

И услышал в ответ: это не наше дело, что будет с государством. Они твёрдо решили жить дома спокойно и припеваючи.

— То есть грызть семечки и играть на гармошке? — уточнил генерал.

— Точно так!

Передние ряды довольно расхохотались.

«Толпы серых солдат, — вспоминал прибывший в столицу с фронта боевой офицер, — явно чуждых величию совершившегося дела, в распоясанных гимнастёрках и шинелях внакидку, праздно шатались по грандиозным площадям и широким улицам великолепного города. С грохотом проносились тупорылые броневики и набитые солдатами и рабочими грузовики: ружья наперевес, трёпаные вихры, шальные, злые глаза… Мозги набекрень, стихийное „ндраву моему не препятствуй“, хмельная радость — „наша взяла, гуляем и никому ни в чём отчёта не даём“».

Всё это было невыносимо. Русское общество так быстро устало от бесконечных раздоров, уличных демонстраций, нищеты и нехватки продовольствия, что жаждало передать власть кому угодно, лишь бы вернулся порядок.

Из тюрем выпустили уголовников. Получив в руки оружие, бандиты и авантюристы не могли удержаться от убийств, грабежей и погромов. Горожане к осени семнадцатого оказались беззащитными перед волной преступности.

А в деревне крестьяне захватывали помещичьи земли, а усадьбы жгли. Племенные стада пытались делить. Если не получалось, коров забивали…

Император Николай II запретил до окончания мировой войны продажу спирта, водки, виноградного вина крепче 16 градусов и пива крепче 3,7 градусов.

Как же выходили из положения желавшие выпить? Врачи выдавали рецепты на получение спирта в аптеках. В ресторанах и трактирах спиртное подавали в чайниках. А если хотелось выпить дома, то покупали денатурат, пропускали через чёрный хлеб и добавляли специи — гвоздику, корицу и лимонную кислоту.

Сухой закон подтолкнул к широкому распространению наркотиков. Опиум везли из Персии и Маньчжурии. Гашиш доставляли из Азии. Морфием (а также шприцами) снабжали врачи. Кокаином торговали проститутки.

«Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму, — вспоминал певец Александр Вертинский. — Лучший, немецкой фирмы „Марк“, стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось всё труднее и труднее. Его продавали с рук — нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил в десять раз дороже. Актёры носили в жилетном кармане пузырьки и „заряжались“ перед выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах.

— Одолжайтесь! — по-старинному говорили обычно угощавшие.

И я угощался. Сперва чужим, а потом своим».

Временное правительство 27 марта 1917 года подтвердило запрет на «продажу для питьевого употребления крепких напитков и спиртосодержащих веществ». Но желание выпить не угасало. В деревнях гнали самогон. Самогоноварение, впрочем, было и попыткой использовать зерно, продавать которое не имело смысла — рубль стремительно обесценивался.

Анархист Фёдор Другов, член исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, вспоминал, как по всему Петрограду банды из вчерашних солдат рыскали в поисках винных погребов: «По толпе открывался огонь из пулемётов, а погреб забрасывали гранатами, превращая его в жуткое месиво вина и крови. Пожарные доламывали бочки с вином, разбивали штабеля бутылок и выкачивали красную смесь паровыми насосами на улицу. Потоки этой пахучей хмельной влаги текли по улице, смешиваясь с грязью и лошадиным помётом.

Однако, невзирая на это, толпа с жадностью набрасывалась на грязную кровяную жидкость и хлебала её прямо с земли. Было решено не ждать, когда солдатня зайдёт в погреб и разломит его, а самим выявить все склады вина и заблаговременно, тайно разлив его в погребе, выкачивать в канализационные колодцы при помощи пожарных».

Произошло полное разрушение жизни. В стране воцарились хаос и отчаяние.

Министерство путей сообщения докладывало правительству: «Солдаты создают совершенную невозможность пользоваться дорогами как общегосударственным способом передвижения: имеются донесения о случаях насильственного удаления пассажиров солдатами из вагонов, некоторые пассажиры, лишённые возможности выходить в коридор вагона, вынуждены отправлять естественные надобности в окно, женщины впадают в обморочное состояние».

Огрубление нравов. Безграмотность, возведённая в норму. Хамство. Одичание. И уже царский режим вспоминался как время счастливое и прекрасное…

В кризисные времена люди устают от политики и начинают видеть зло в ней самой. Отвращение вызывали бесплодные дискуссии и митинги, взрывы гнева и взаимной ненависти среди депутатов. Вину за экономические проблемы люди приписывали демократии как таковой, ответственность за житейские и бытовые неурядицы возлагали на демократов. Но республика просто не могла так быстро решить все проблемы.

России не хватило исторического времени для развития. Идеалы демократии не успели утвердиться. Не знали иной формы правления, кроме вертикали власти. Не выработались ни привычки, ни традиции искать решения ненасильственными методами. Не успели сложиться представления о жизни, которые после февраля семнадцатого помогли бы самоорганизоваться и самоуправляться.

Василий Воронцов, экономист и народник, на склоне жизни увидел революцию и написал: полная свобода «свалилась как снег на голову народа и совершенно засыпала его ясное сознание!» Широкие массы не имели опыта участия в управлении государством и привычно ждали, что «дело наладит кто-то другой». Вот результаты опроса девочек школьного возраста: два процента девочек хотели «быть царём», четыре процента — «царицей», остальные — «дворянками, княгинями и богачками».

Временное правительство во главе с Александром Керенским уже ничего не могли предложить для спасения разваливавшейся и впадавшей в нищету страны.

— Когда страна хочет броситься в пропасть, — бросил в отчаянии Александр Керенский, — никакая человеческая сила не сможет ей помешать, и тем, кто находится у власти, остаётся одно — уйти.

После Октябрьского переворота москвичи — первые, кто не захотел подчиняться Ленину и кто с оружием в руках защищал свой город от большевистской диктатуры. Силы, верные Временному правительству,