А которая из них, Ирма или Сурмена, возбужденным шепотом, из которого до Доры долетал и лишь отдельные резкие звуки, сказала, что это грех?

В чем тут мог быть грех?

Очнувшись от полусна, она тихонько направилась к кровати, где обе женщины склонились над младенцем, лежавшим на коленях у матери. Их широкие зады мешали увидеть, что там делалось, и ей пришлось протиснуться между ними, раздвинув две сомкнутые могучие фигуры, чтобы посмотреть.

— Это сестричка или братик? — спросила она, напугав всю троицу так, что они ойкнули. Тут раскричался и Якубек, но его крик приглушала прикрывавшая ему лицо сложенная тряпица. Когда он под ней задергался, она сползла, и Доре впервые показалось, что он, моргнув, посмотрел на нее, этак мимолетно, после чего его голубые глазки сощурились от плача в узкие мокрые щелочки.

— Братик… — прошептала мать, прижимая плачущего младенца к себе. Сурмена с Ирмой отошли от кровати.

Сейчас Дора знает, что новорожденный ребенок еще не видит, но даже если бы и видел, Якубек все равно не мог бы заметить ее правым глазом, потому что именно на правый глаз он всегда был слаб. Зато левым глазом он теперь видит хорошо, причем даже такие детали, которые от Доры обычно ускользают. И этим своим левым глазом, сидящим в черепной коробке настолько глубоко, что чужим людям становится не по себе, он умеет смеяться. Так он делает всякий раз, когда Дора приходит за ним в пятницу после обеда в учреждение, где он ждет ее в холодной, как изо льда, комнате для свиданий. Он улыбается ей левым глазом, а потом дергает обрубком носа, отчего его лицо еще больше искривляется, вваливаясь совсем уж внутрь, и принимается радостно и долго мычать, пока не произносит что-то наподобие «На-ка-ец», или просто ее имя, «До-a», так он ее зовет, потому что нёбо у него и по сей день как следует не срослось и он неспособен говорить членораздельно. Сейчас она знает, что все это называется синдромом Апера.

Но тогда никто у них в Житковой этого не знал — до того самого дня, когда Якубека и ее увезли люди из социальной защиты. В деревне это называлось одним словом: «урод».

— До-a, До-а! — закричал Якубек, когда в эту пятницу после обеда она появилась на пороге комнаты для свиданий. На сей раз она радовалась их встрече еще больше, чем братик. Ей просто необходимо было развеяться, отвлечься от бесконечных гнетущих мыслей, что роились вокруг недочитанных материалов дела Сурмены. Выходные с Якубеком в жит-ковском уединении представлялись ей спасением.

Якубек уже был собран. До дверей его провожала улыбающаяся медсестра.

— Итак, как всегда, в воскресенье в пять, да? — Она переложила его руку из своей в Дорину. Брат с сестрой обнялись, Дора поцеловала Якубека в лоб, а он крепко прижался к ней, не переставая повторять: «До-a, До-а!»

Хотя бы это изменилось, удовлетворенно подумала она. В прежние времена строгая и равнодушная к жалобам сестра передавала ей неопрятного, нервного Якубека, который не скрывал облегчения от того, что Дора заберет его из этого жуткого социалистического заведения. После революции, когда отменили обязательное распределение, этих гарпий постепенно сменили более молодые и терпеливые сестры, которые были пускай и неумелыми, однако по крайней мере приветливыми. Потому ли, что свое занятие они выбирали себе добровольно и с осознанием всей его тяжести, или потому, что капитализм заставлял людей зарабатывать себе на жизнь трудом, а не просто присутствием на рабочем месте, — этого Дора не знала. Как бы то ни было, но она заметила, что со временем Якубек не только перестал хмуриться, когда в конце воскресного дня перед ним вырастало здание его учреждения, но даже проявлял признаки радости. Такая перемена к лучшему принесла Доре большое облегчение. Если поначалу она опасалась, что Якубек переживает здесь такие же мучения, как она в своем интернате в Градиште, то спустя несколько лет после революции она уже совершенно успокоилась. Угрызения совести, что она, родная сестра, не в состоянии обеспечить Якубеку постоянный уход, рассеялись, после того как Дора поняла, что ему в этом заведении хорошо. Что он там не страдает. Поэтому и она решила, что может больше не страдать, и их жизнь потекла по ставшему привычным руслу, чему оба были только рады.

Автобус от расположенного неподалеку автовокзала Звонаржка отправлялся через сорок минут. У них было вдоволь времени, чтобы дойти до вокзала пешком и по дороге позволить себе что-то сладкое. Мороженое, которое они покупали в киоске поблизости, когда было тепло, или шоколадку, которую Дора извлекала из своего рюкзака, когда было холодно. Первыми мгновениями очередной встречи оба они наслаждались в полной мере.

Осенней порой они приезжали в Грозенков уже затемно. Вот и сейчас они в самый последний момент успели забежать там в один магазин. Якубек по обыкновению взялся за ручку тележки и начал дергать ее туда-сюда, пока Дора не помогла ему отцепить ее от других. Затем они медленно двинулись вдоль полок с продуктами. Дора терпеливо возвращала на место предметы, которые Якубек ритмично закидывал в тележку. Еле-еле успела подхватить стеклянную банку маринованных овощей, которая не выдержала бы столкновения с остальными товарами.

— Вот ведь силач, а? — окликнула ее из-за мясного прилавка Тихачка.

— Ну! — улыбнулась Дора.

— А не хотите вот эту буженину? Остался последний оковалок, постненький, ты только глянь! — голосила она, размахивая над головой куском мяса.

— Ну давайте.

— Уже заворачиваю. И еще: сходили бы вы на службу! Я заметила, что вы уж месяца два в костел не заглядывали, — Тихачка, не переставая заворачивать ветчину, погрозила ей воздетым указательным пальцем.

— Но вы же знаете, что ему там скучно. И он всем мешает, — извиняющимся тоном сказала Дора, одновременно нежным прикосновением к спине побуждая Якубека направить тележку к мясному прилавку.

— Знаю, но разок мог бы и потерпеть, верно?

— Ну, может быть, — смущенно улыбнулась Дора, протягивая руку за бужениной.

— Тогда в воскресенье! И чтобы точно пришли! А я вам пирогов на дорогу принесу.

Дора хотела вежливо отказаться, но вместо этого бросила мясной сверток в тележку и коротко кивнула на прощание. В очередь за ней встала Янигена. Дора могла даже не оборачиваться — ей и так было ясно, чей мощный силуэт она завидела краем глаза и от кого исходит этот особенный резкий запах.

— Привет, — буркнула Дора, стараясь как можно скорее улизнуть от соседки из дальней Питинской пустоши.

Янигена в ответ тоже нерешительно пробормотала приветствие, а Тихачка из-за прилавка