Кристофер чувствовал себя так, словно минуту назад преодолел тысячи миль. Острота и неотвратимость собственного желания поражали, а образ красавицы и нежный мелодичный голос дарили давно забытое чувство надежды.

Пруденс словно почувствовала приближение своего героя, обернулась и пристально посмотрела. Узнавание пришло почти мгновенно: зеленые глаза радостно вспыхнули, лицо осветилось удивленной и восторженной улыбкой.

— Дорогой капитан Фелан! — Она протянула руку; офицер почтительно сжал тонкие пальчики и склонился, на миг прикрыв глаза.

Как долго он мечтал об этой встрече! Как долго ждал!

— Так же неотразимы, как и прежде, — заметила мисс Мерсер. — Нет, еще ослепительнее! Каково это — носить на груди столько медалей?

— Тяжело, — коротко ответил Кристофер, и Пруденс звонко рассмеялась.

— Я уже отчаялась когда-нибудь вас увидеть…

Кристофер решил, что она говорит о Крыме, и признательно склонил голову.

К сожалению, радость оказалась преждевременной. Пруденс продолжила:

— Да-да, после возвращения в Англию вы сразу куда-то спрятались. — Она лукаво улыбнулась. — Должно быть, знали, что отсутствие лишь подстегнет всеобщее любопытство.

— Поверьте, повышенное внимание окружающих вовсе не входит в мои планы.

— Тем не менее вас хотят видеть в каждом лондонском доме. Нет в городе гостиной, хозяйка которой не мечтала бы назвать вас своим гостем. — Она кокетливо повела плечами и добавила: — А каждая девушка мечтает выйти за вас замуж.

Ах, до чего же хотелось обнять красавицу, прижать к груди, спрятать лицо в золотых волосах!

— Но что, если я не гожусь для брака?

— Вот еще! Разумеется, годитесь. Национальный герой, наследник Ривертона. Если не вы, то кто же?

Кристофер зачарованно смотрел в красивое, безупречно правильное лицо, любовался сиянием жемчужных зубов. Мисс Мерсер говорила так же, как всегда: мило, легко, насмешливо.

— Наследование Ривертона еще не определено окончательно. — Он с сомнением покачал головой. — Ничто не мешает деду завещать поместье кому-нибудь из моих кузенов.

— После того как вы бесстрашно сражались в Крыму? Сомнительно, что найдется кандидатура более достойная. — Она раскрыла веер. — Но что же все-таки заставило вас выйти из тени и появиться в обществе?

Он ответил едва слышно:

— Следовал за путеводной звездой.

— За путеводной… — Пруденс на миг растерялась, но тут же сообразила:

— Ах да, конечно. Помню.

Внезапная неуверенность, короткая заминка показались подозрительными и развеяли сладостный туман.

Горячее радостное нетерпение начало медленно, но верно сникать.

Конечно, было бы неразумно ожидать, чтобы любимая помнила каждое слово. Сам он перечитывал письма тысячу раз — до тех пор, пока строчки не запечатлелись в душе, однако не мог требовать того же от далекой собеседницы. Ее жизнь текла в обычном русле, в то время как его собственное существование разительно изменилось.

— Вы по-прежнему любите танцевать, капитан? — поинтересовалась Пруденс и вопросительно взглянула из-под длинных ресниц.

— С вами — да. — Кристофер поклонился, и красавица без сомнения приняла предложенную руку.

Они танцевали. Капитан Фелан обнимал любимую. Однако уже через несколько минут возникло неприятное ощущение: долгожданное облегчение казалось не более надежным, чем мост, построенный из дыма.

За безупречным фасадом ощущалась фальшь. Где-то таился обман…

Шли недели. Кристофер часто вспоминал слова Одри о том, что искать в душе Пруденс глубину — занятие абсолютно бессмысленное. Нет, не может быть. Он не придумал эти письма. Кто-то их написал.

В одну из первых встреч он спросил мисс Мерсер о последней короткой записке… «Я не та, за кого вы меня принимаете…» Что она имела в виду и почему перестала писать?

Пруденс покраснела, смутилась и растерялась, что было ей абсолютно несвойственно. За светским лоском впервые проявились настоящие чувства.

— Наверное… думаю, потому, что не знала, как себя вести.

— Что же вас смущало? — с мягкой настойчивостью уточнил Кристофер, увлекая ее в темную часть террасы. Обнял за плечи, попытался привлечь ближе. — Письма приносили огромную радость. — Страстное желание заставляло сердце биться чаще. — Когда вы внезапно замолчали, я едва не сошел с ума. Удерживало одно: просьба вернуться и вас разыскать.

— О да, я действительно мечтала о встрече. И очень тревожилась оттого, что наговорила в письмах немало глупостей.

Он обнимал нежно, бережно, словно боялся раздавить хрупкую вазу. Горячие губы коснулись виска.

— Милая Пруденс… ночи напролет я мечтал вот так вас обнять.

Она обвила руками его шею и слегка отклонилась. Поцелуй казался естественным продолжением слов, и губы с готовностью раскрылись навстречу. Чудесный поцелуй. Однако он не мог принести удовлетворение и хотя бы немного облегчить томительную боль вожделения. Случилось так, что мечты о поцелуе затмили реальность.

С мечтами не раз происходило подобное.

Пруденс отвернулась и смущенно рассмеялась.

— Вы чересчур настойчивы.

— Простите. — Кристофер послушно отстранился. Мисс Мерсер стояла рядом, и в воздухе витал легкий цветочный аромат духов. Он продолжал обнимать ее за плечи и надеялся почувствовать нечто особенное, но сердце молчало, словно закованное в ледяной панцирь.

Почему-то он верил… но нет, напрасно. Ни одна женщина на свете не в состоянии соответствовать столь неумеренным, опрометчиво завышенным ожиданиям.

Кристофер упорно продолжал ухаживать: встречался с мисс Мерсер на балах, раутах и обедах, сопровождал вместе с миссис Мерсер на прогулки и пикники, приглашал в театр, на выставки и в музеи.

Пруденс казалась воплощением безупречности: красивая и очаровательная, она не задавала неудобных вопросов. Да и вообще редко спрашивала о личном. Война и битвы ее не интересовали, хотя медали вызывали откровенное восхищение. Иногда ему казалось, что в ее понимании награды заменяют сверкающие украшения и представляют собой мужское подобие бриллиантов.

Милые, ничего не значащие разговоры крутились вокруг сиюминутных событий и последних сплетен, ничем не отличаясь от тысяч других бесед, с другими молодыми дамами и во время других светских сезонов. Как правило, подобного эфемерного общения вполне хватало, но вот сейчас все почему-то обстояло иначе.

Он верил, надеялся, что небезразличен Пруденс, однако в реальной жизни не находил и следа той нежности и заботы, которая сквозила в письмах.

«Мысли о вас давно превратились в мое личное созвездие. Как бы далеко вы ни находились, милый друг, все равно не окажетесь дальше этих неподвижных звезд в душе».