Да, она не упрекнула его ни разу. Всегда свободу давала. А он… не понял, не оценил. Пусть она плохая, невнимательная, нелюбящая, в облаках витающая книжница, но свобода-то у него была! Пользуйся – не хочу. Нельзя же вот так, разом все обрубить, это же жестоко по отношению к ней, к детям! Наказание ж должно соотноситься с преступлением, а она своего преступления до конца и не осознает даже… В чем она виновата? В том, что природа обделила ее людским умением мужа любить? Так это вина природы, а не ее, Сонина, вина…

Вот и пусть его полиция найдет! Пусть ему стыдно будет! Дочь пропала, а он не в курсе дел… В конце концов, Машенька – его официальная дочь! Да и сам он никогда не обделял ее ни вниманием, ни заботой. Любил, как Мишку и Сашку, одинаково.

Тут же, словно напоминая о себе, зашевелился в сердце горячий гвоздь, все сильнее и сильнее, будто подавая неведомые сигналы. Соне даже на секунду показалось, что она выпала из реальности и летит куда-то и снова невидимая глазу кинопленка, быстро и неумолимо прокручиваясь, несет ее назад, в тот теплый дачный августовский день.

В то утро она проснулась от непривычной дурноты. Голова кружилась так сильно, что не хотелось ни курить, ни пить кофе, вообще вставать с постели не хотелось. Три дня назад она прилетела из отпуска и сразу приехала на дачу. Хотелось побыть одной, чтобы подольше удержать в себе ощущение южного счастья. Не расплескать, не растратить, бережно упаковать в коробочку и оставить в памяти, чтобы потом, по истечении времени, доставать это воспоминание как величайшую драгоценность. Насладиться им досыта и спрятать обратно, в коробочку…

«Отчего ж мне так плохо-то? – думала она сквозь приступы дурноты. – Погода, что ли, меняется?» И вдруг как-то сразу, неожиданно для себя, все поняла. Быстро произведя в голове нехитрые женские расчеты, убедилась в достоверности своей догадки. Решение пришло сразу, вместе с удивлением и радостью. Конечно, она оставит этого ребенка. Возраст критический, страшновато, конечно. Но – пусть! У нее будет ребенок от любимого человека – пусть! Словно одобряя ее решение, тело благодарно ответило пришедшей вдруг легкостью, предвкушением будущей бурной физиологической радости. Дурнота отступила, вновь пришли запахи и звуки уходящего лета. Ветер ворвался в открытую створку окна, заиграл занавеской, принес ароматы прошедшего ночного дождя, умытых цветов, влажной земли. Сейчас она встанет, в пижаме выйдет на крыльцо, потом ступит босыми ногами на уже начавшую жухнуть траву. Ветер подхватит волосы, пробежит легким ознобом по коже… Она чуть-чуть замерзнет, стряхнет с себя остатки сна, а потом приступит к обычным утренним удовольствиям: сидя на ступеньке крыльца, выпьет первую за день, самую вкусную чашку кофе, потом неторопливо позавтракает, выкурит сигарету. Хотя нет, курить она не будет. Табу. Девочке вредно… А в том, что будет девочка, она не сомневалась. Будет тихая уютная Машенька, рыжая и кудрявая, скорее всего. В отца…

К вечеру приехал Игорь, усталый, большой, молчаливый. Прошел на кухню, тяжело сел за стол. Старый венский стул пискнул под ним жалобно. «Голодный? Я сейчас накормлю…»

Она радостно принялась готовить тесто для оладий, добавила в него тертого кабачка, морковки, зелени, разогрела сковороду. Игорь молча сидел за столом, сцепив руки, ждал ужина. Оладьи получились – загляденье. Она выложила в тарелку первую порцию, залила сметаной, поставила перед ним. Постояла, полюбовалась картинкой, потом снова бросилась к сковороде. Торопливо переворачивая оладьи, выпалила вдруг, на одном дыхании: «Как хорошо, что ты приехал! Баню истопишь. Только не нагревай сильно, мне в моем положении в большой жар нельзя… У меня будет ребенок, Игорь! Я думаю, срок недель пять-шесть уже. Наверняка снова девочка будет! Ты рад?»

И развернулась к нему в изящном реверансе с новой порцией оладий в руках. С сияющей на лице улыбкой. Наткнувшись на его взгляд, полный отчаянной, прожигающей насквозь обиды и боли, чуть не выронила тарелку из рук, заморгала испуганно. Никогда она у него таких глаз не видела. И тут же обожгла запоздалая догадка – о господи… Какая же она идиотка. Почему он должен радоваться-то? Они уж месяца три как не исполняли свой пресловутый супружеский долг! Все недосуг было. Перед поездкой она прихворнула, потом сразу сюда, на дачу, уехала. И как это она забыла об этом? Можно ж было выкрутиться, придумать «легенду» о честной беременности. Со сроками приврать. Он бы понял, конечно, его преждевременными родами не обманешь, но все-таки… Хотя бы «легенда» была. Эх, надо, надо было подсуетиться!

Проклиная свою наивную бабскую бестолковость, она развернулась к плите, нарочито суетливо захлопотала над сковородкой, где уже начинала пригорать новая порция оладий. Услышала, как за спиной громко всхлипнул несчастный доходяга-стул, вздрогнула и почему-то втянула голову в плечи. Игорь тяжело прошел у нее за спиной, громко хлопнув дверью, вышел во двор. Сев на стул, она уперлась взглядом в дверь, из которой только что вышел Игорь, и начала себя уговаривать, успокаивать мысленно, как делала всегда в минуты растерянности. Ну чего она так испугалась? Нельзя ей вздрагивать, ее теперь беречь надо, между прочим! Ну не догадалась она обмануть, не спустилась вовремя со своего счастливого облака на землю… Досадно, конечно. Но что же теперь? Сделанного не воротишь.

Часа через два, выглянув в окошко и увидев идущий из трубы бани вялый дымок, она совсем успокоилась, вышла во двор к Игорю, неся ему чашку свежезаваренного чаю. Спросила ровным, спокойным голосом о чем-то бытовом, незначительном, он так же ровно и спокойно ответил.

Больше такого жгучего, обиженно-злобного мужниного взгляда она не видела никогда. Всю беременность он вел себя классически заботливо, то есть носился с ней будто дурень с писаной торбой, как говаривала покойная свекровь. Соня, как и полагается, немного капризничала, но перенесла позднюю беременность легко, в родах не мучилась и даже каким-то образом сохранила свою стройную гибкую фигуру, на что, в общем, особо и не рассчитывала. Машку Игорь принял спокойно, с другими детьми не различал, да Соня и не приглядывалась, не задумывалась. Жила и жила себе дальше.

Почему ж сейчас так больно, когда безжалостная, раскручивающаяся назад, в прошлое, кинопленка преподнесла тот его отчаянный, обиженный взгляд? Почему ей сейчас так стыдно? Стыд прожигает насквозь, она чувствует физически его, Игорево, унижение, как свое собственное…

Сашка

– Не смей! Не смей так про мать! Иначе я тебя уважать перестану! – горячилась Майя, отчитывая Сашку так громко, что оглядывались прохожие на улице. Они медленно шли в сторону автобусной остановки, составляя довольно странную пару: высокая, красивая, тоненькая девушка и маленькая, сухая, прямая, как палка, закутанная в теплый толстый шарф женщина с сердитыми глазами.

– Нет, а чего она с Машкой вдруг выступила? Не от отца родила, главное…

– А тебе-то что? Это, в конце концов, ее личное дело, от кого детей рожать. Да и не в этом даже суть… Никогда не будь судьей, Саша! Не давай торопливых оценок людям, а тем более – своей матери! Ей сейчас еще хуже, чем вам всем, вместе взятым!

– Да почему ты решила, что ей хуже? – так же яростно горячилась Сашка. – Она ж нас в упор никогда не видела! Ты обо мне больше знаешь, чем она! Помнишь, как в восьмом классе я залетела и ты водила меня на аборт? А как от того парня-наркомана отваживала, помнишь? Каждую минуту мне звонила…