– Выбор есть всегда.

– Тогда вагоны для скота, – ответил Симон. – Вот и весь выбор.

На это мне нечего было возразить. Но и согласиться я все еще была не готова.

– А вдруг ты не выполнишь свою норму, – проговорила я, – и выдашь наше укрытие, чтобы спасти свою жизнь?

Симон вскипел:

– Ты считаешь, я на такое способен?

– И на большее тоже.

– Никогда я ничего подобного не сделаю! – Он был в бешенстве.

– Что-то не верится, – бросила я.

– Клянусь, – сказал он, и его голос вдруг задрожал. Мне показалось, что этой клятвой он пытается убедить в первую очередь самого себя.

Больше я спорить не стала. Что толку? Выбора у нас действительно нет. Симон, однако же, принял это как знак доверия. Переведя дух, он принялся за переустройство кладовки. Я была на подхвате. Давненько мы не работали одной командой! В последний раз это было, когда мы ставили пьесу к маминому сорокалетнему юбилею. Пьесу написала Ханна – возраст у нее тогда был совсем нежный, лет десять, – и назвала так: «Сестры и братья всегда друг за друга горой. Даже если они идиоты».

Увы, в жизни все сложнее…

Мы с Симоном не перемолвились ни словом за все то время, что выламывали полки. Брата снедало желание срочно сделать какое-нибудь доброе дело. А я думала о Даниэле.

Я спасла ему жизнь. За эту мысль я цеплялась. Она давала мне опору. Ведь опора, которую раньше давал мне сам Даниэль, потеряна навсегда. Если бы не он, после папиного самоубийства я бы опустила руки. Сколько я теперь продержусь без Даниэля? Как быстро сдамся? И пойду за варенье на Умшлагплац? Надолго ли хватит моих сил, если рядом не будет никого, кто со мной своими силами делится?

Нам понадобилось несколько часов, что расчистить кладовку, разрубить в щепки дверь и доски и отнести все это в подвал, а в гостиную притащить буфет. Закончили мы к полуночи – и только тут наконец заговорили.

– Где мне лечь? – спросил у меня Симон. Даже еврейские полицаи не рисковали ночью бродить по гетто.

– Да хоть на моем матрасе, – предложила я: мне не хотелось оставаться в комнате, которая в последнее время стала нашим с Даниэлем гнездышком. Я легла с мамой. Во сне она повернулась ко мне спиной. Я закрыла глаза и снова стала твердить себе: да, я потеряла Даниэля, зато он жив. Бывает, и меньшим приходится утешаться. Гораздо меньшим.

Спустя несколько часов Симон разбудил нас. Было еще темно. А как иначе? Прихватив немного еды и питья, мы забрались в кладовку и устроились прямо на грязном полу. Лежать там было негде, только сидеть, подогнув ноги. Симон придвинул буфет, и мы зажгли маленькую свечку, чтобы хоть чуть-чуть разогнать кромешный мрак. Само собой, при малейшем подозрении, что в квартире кто-то чужой, мы ее сразу задуем.

– Вечером я вас выпущу, – услышали мы голос Симона. – И еды принесу.

– Какой ты у нас хороший! – крикнула в ответ мама.

Я язвительно хохотнула.

Ни мама, ни брат никак на это не отреагировали.

Шаги Симона удалились, и Ханна вздохнула:

– Стало быть, это наше новое обиталище. Ну и тухлое же местечко…

«Новое обиталище» тонуло во тьме. Пламя свечи еле-еле подсвечивало грустное лицо Ханны.

– Я буду скучать по дневному свету.

Мне хотелось утешить сестру, что-то сделать, чтобы ей легче было переносить тесноту и темноту, но я не могла. Не хватало сил.

Теперь, наоборот, Ханна помогала мне не сойти с ума. Дни шли, мир снаружи становился все ужаснее – Симон, наведываясь к нам по вечерам, рассказывал, что в гетто не щадят уже никого: ни работников заводов, ни членов юденрата, – а Ханна уводила нас в мир 777 островов. Точнее сказать, не нас, а меня. Мама полностью погрузилась в свой собственный мирок, заполненный воспоминаниями о папе. Нас она с каждым днем замечала все меньше и через пять дней в темной каморке совсем перестала говорить.

Иногда я ей завидовала: вот бы витать в грезах о Даниэле, забыв о том, что мы сидим в укрытии, которое в любой миг могут обнаружить СС.

В мире 777 островов тем временем бурно развивались события: Ханна со своим разлюбезным Рыжиком Беном и капитаном Морковкой пустилась на поиски трех волшебных зеркал, надеясь с их помощью победить злого Зеркальщика, поработившего уже 333 из 777 островов. С теми, кто пытался оказывать сопротивление, Зеркальщик безжалостно расправлялся – заключал в кривые зеркала, обрекая на существование в виде обезображенных отражений. Этой участи не избегали даже невинные существа: малые дети, живые фонарики, поющие белки – тиран не щадил никого.

Тем не менее Ханна так ярко живописала красоту 777 островов – бескрайнее море, нескончаемые закаты, пестрые цветы, – что меня неудержимо туда тянуло. Почему же этот мир ненастоящий, а настоящий, взаправдашний – наш? Вот бы гетто оказалось выдумкой какого-нибудь сказителя, который живет на одном из островов и у костра рассказывает про нас своим соплеменникам, когда те хотят послушать страшилку перед сном! Тогда этот сказитель мог бы сочинить для нас хороший конец, и мы после всех страданий зажили бы счастливо.

А может, мы как раз таки и есть чья-то выдумка – просто автор у нас скотина?

Когда герои Ханны на Острове Страха встретили Жуть-Пугало, у которого надо было раздобыть первое волшебное зеркало, Пугало пустило в ход свой соломенный амулет. Амулет показывал противнику его самый большой страх, и жертвы, не вынеся чудовищного зрелища, погибали.

Капитан Морковка увидел, как его любимый корабль – «Длинноухий» – затонул в море. Оборотень увидел, что у него выпали зубы. Ханне и Рыжику Бену тоже пришлось столкнуться со своими страхами: Ханна увидела, как погибает Рыжик Бен. А Рыжик Бен – как погибает Ханна. В этот миг оба они поняли, что любовь и страх ходят рука об руку.

Однако они сумели воспротивиться силе соломенного амулета, что до них не удавалось никому. Кое-что Пугало не учло: их любовь друг к другу была сильнее любого страха.

25

Однажды днем – а может, уже ближе к вечеру, в кладовке всякое чувство времени утрачивалось – я услышала тихое покашливание.

– Капитан Морковка выхватил меч… – рассказывала Ханна – но тут кашель раздался снова. Уже громче. – …и скелет, громыхая костями, крикнул…

– Ш-ш, – шикнула я на сестру. Но Ханна в увлечении продолжала:

– Сейчас я тебе ботву-то пообрываю!

– Ш-ш! – шикнула я уже настойчивее и задула свечу. Ханна вмиг замолкла. Мы замерли, прислушиваясь. Не знаю, прислушивалась ли вместе с нами мама…

Хочется верить, что тревога ложная. Скорее всего. Уже не в первый раз.

В предыдущие дни такое тоже бывало. Один раз нам показалось, что стукнула входная дверь, другой – что по квартире кто-то шныряет. Однако дверью стукнул сквозняк – ночью мы открыли окно, чтобы проветрить, а закрыть забыли. Другие звуки, похоже, производили мыши.

Снова кашель.

Дверь на кухню открылась.

Я слышала, как колотится у меня сердце. Мне казалось, что я и сердцебиение Ханны слышу. На миг я испугалась, что тот, кто бродит по квартире, тоже услышит стук наших сердец – через ребра и через тяжелый буфет.

Шаги зазвучали ближе. На сапоги не похоже. Может, это просто бездомный в поисках съестного, который как пришел, так и уйдет…

Выдаст ли он нас, если обнаружит?

Да нет, конечно, это безумие, ведь немцы вместе с нами и его пошлют на смерть. Разве что ему уже настолько все равно, что он погубит нас за ломоть хлеба, который сжует по пути на Умшлагплац.

Кашель прозвучал совсем близко.

Кашлял явно не старик – скорее юноша или девушка. Человек явно болен. А вдруг это Даниэль? Я попыталась вспомнить кашель Даниэля. Похож ли он по звучанию на этот, доносящийся из кухни?

Нет. Этот кашель звучал совершенно иначе. Да и глупо надеяться, что Даниэль все простит и придет ко мне.

Кто бы это ни был, человек остановился (или остановилась) прямо перед буфетом. Неужели знает о нашем укрытии? И если да, то почему не пытается отодвинуть буфет? Хочет сначала привести немцев?

Мы с Ханной боялись вздохнуть. Только мама дышала ровно – вдох-выдох. Вдох-выдох. Наверное, даже не заметила, что свеча потухла и мы сидим в темноте. Как бы заставить ее не дышать?!

– Мира… – донесся снаружи жалобный зов.

Я ушам своим не поверила. Эта женщина – а голос был точно женский – меня знает.

– Мира, ты тут?

Если она меня знает, то я тоже должна ее знать.

Голос смолк. Буфет затрясся. Неужели нас обнаружили? Сможет ли незваная гостья сдвинуть целый буфет?

Женщина опустилась на пол: просто сползла вниз, привалившись к буфету спиной. Так вот отчего он затрясся…

Некоторое время она сидела у буфета. Иногда кашляла, но ни слова не произносила. В моей голове отдавался слабый зов: «Мира, ты тут?». И внезапно