Крапинский был на удивление откровенен. Видимо, не питал насчет меня каких-либо подозрений и считал уже частью русской общины. В общем, я тоже ничего не имел против такой постановки вопроса. В конце концов надо будет тут прибиться к одному из берегов, и как бы естественно, что это будет Коммуна. Не в еврейском храме же мне обитать? Несмотря на некоторые, так сказать, порочащие связи…

Валентин тем временем по-военному четко излагал текущую ситуацию и свой взгляд на ее возможное развитие. Рассказанное им хорошо налагалось на уже известную мне картину, углубляя и дополняя ее. Боевые действия действительно уже около двух месяцев практически не ведутся. Нечем. Потери наших противодирижабельных отрядов, как оказалось, даже превзошли мои самые пессимистические ожидания. Сказалось изменение немецкой тактики и отсутствие нормальной координации между отрядами и разведкой после моего исчезновения. По словам Крапинского, на данный момент боеготовыми являлись всего три-четыре эскадрильи половинного, в лучшем случае, по сравнению с изначально запланированным, состава. Учитывая уровень потерь в последних боях, этого хватит всего на несколько стычек.

Но и противник более не проявлял активности. Остававшиеся в его распоряжении дирижабли не появлялись над территорией союзных народов, сосредоточившись в основном, по информации от следивших за Метрополией разведчиц, на доставке сырья из рудников Северного континента и охотой за варварами. Отсутствие столь привычных за последние годы бомбежек с воздуха и рейдов нацистских штурмовиков привело верхушку греческой и еврейской общин к мысли, что война выиграна, враг отступил и теперь много лет будет собираться с силами. И, соответственно, нет никакой необходимости продолжать активные боевые действия. Особенно рьяно проталкивали данную точку зрения представители «ангелов» как сыгравших основную роль в уничтожении дирижаблей противника. Несмотря на неоднократные запросы генерала Андрея Горденко, оставленного мной командовать объединенными силами перед злополучным полетом, в Полисе наотрез отказывались посылать пополнение в противодирижабельные отряды и грозились отозвать уже несущих службу. В русской общине не сомневались, что войну прекращать нельзя: немцы скоро восстановят силы и все наши успехи пойдут прахом, однако убедить союзников не удавалось. Короче говоря, коалиция находится на грани распада, и Крапинский опасался, что Коммуна вскоре окажется совершенно беззащитной перед лицом опасности. Ведь собственных противовоздушных средств у нее нет. Немногочисленные инженеры из Университета вместе с сотрудниками Наркомата обороны спешно прорабатывали возможности постройки дирижаблей силами сосредоточенной вокруг Ленинска промышленности, с учетом оставшегося после меня в «тайнике». Проблема была в том, что специалистов в данной области у Коммуны, само собой, не имелось и в Университете весьма туманно представляли, что именно надо делать.

– Так что вы можете представить себе, Валерий, какую радость мы испытали, узнав о вашем спасении! – заключил рассказ руководитель русской общины. – Теперь дело наверняка пойдет! И я питаю надежду, что, используя связи в Храме, вам удастся уговорить как минимум евреев продолжить войну.

– Возможно! – Придавленный массой обрушившейся на меня информации, я не стал давать опрометчивых обещаний. – Мне необходимо все спокойно обдумать. Ну и Университет посетить да на эту вашу «промышленность» взглянуть…

Осмотр местной промышленности я начал по порядку, то есть с энергетической базы, каковая состояла из примерно двух десятков паровых котлов, рассредоточенных, как и все остальное, на большой территории вокруг разрушенного центра города. Подавляющая часть установок производила исключительно механическую энергию, то есть вращала вал, обеспечивавший работу расположенных рядом механизмов. Но у нескольких имелись и опытные генераторы электрического тока. Правда, совокупная мощность была настолько мала, что о серьезном применении электрических устройств речь не шла. Так, по мелочи либо для передачи энергии в удаленные от котлов точки.

Сами паровые машины производили удручающее впечатление своей примитивностью. Выплавлять детали нужного размера хиленькая промышленность Коммуны не могла, поэтому котлы были собраны из множества мелких элементов, соединенных бесчисленными заклепками. Трудоемкость изготовления такого механизма явно зашкаливала, а эффективность и надежность наверняка оставляли желать лучшего. Большое давление в таком котле развивать просто опасно!

Чего-то подобного я и ожидал. Увы, но хотя во время того Переноса сюда и попали несколько неплохих «технарей», однако оборудования в бывшем лагере было кот наплакал. Ни станков, ни даже нормальной слесарной мастерской. Отдельные инструменты разве что. Немцам вон крупно повезло, причем дважды. А Коммуна только недавно смогла восстановить самые примитивные, по меркам середины двадцатого века, технологии и изготовить хоть какой-то парк промышленного оборудования и инструментария. Первые же десятилетия обходилась лишь совсем кустарным производством. Да еще война… Часть уже построенного погибла при бомбежках. Остальное рассредоточили и замаскировали. Вот дым от котлов, например, отводится и рассеивается среди густых зарослей хитрой системой труб, изготовленных, для экономии ценнейшего металла, из обмазанного глиной каркаса, плетенного из тонких веток. Фиг определишь с воздуха, где именно находится паровая установка. Думаю, тут даже инфракрасный бинокль не сильно помог бы. Надо будет при случае взглянуть.

Продолжая экскурсию, перемещаясь то по проложенным в неожиданных местах туннелям, то по поверхности, осмотрел все основные промышленные «предприятия» Коммуны, большей частью жавшиеся к питавшим их энергией котлам, как поросята к свиноматке. Итак, на что тут можно рассчитывать? Во-первых, несмотря на все неурядицы, имелось металлургическое производство полного цикла. Из неизвестных мне пока источников привозилось сырье (хотя во время пребывания в Храме вроде бы слышал, что медь русским поставляют как раз евреи, добывая ее из расположенных на их территории рудников). Крапинский, лично сопровождавший меня на осмотре и продемонстрировавший глубокую техническую эрудицию и знание подведомственного ему хозяйства, не стал подробно останавливаться на этой теме, посчитав несущественной. Главное – здесь умели работать с медью и бронзой (необходимое для ее получения олово также привозилось в некотором количестве), включая сравнительно точное литье. По крайней мере, жизненно необходимые для работы почти любых механизмов с движущимися частями подшипники скольжения получались нормально. Со слов моего экскурсовода, Коммуна добывала примерно три тонны меди в год. И около четырех тонн составляли резервные запасы. Я запомнил эту цифру, чтобы знать, на какие объемы рассчитывать в случае необходимости.

С железом и его производными дело обстояло еще хуже. С трудом доставляемая с болот плохонькая руда попадала в одну из нескольких имевшихся небольших доменных печей. Получавшийся в результате чугун большей частью тут же разливался в литейные формы, идя в основном на производство паровых котлов, а также других деталей и бытовых предметов. И лишь небольшая часть чугуна поступала в единственную мартеновскую печь вместе со старым железным ломом, тщательно собранной со станков стружкой и некоторым количеством руды. В итоге в распоряжении местной промышленности оказывалось около тонны достаточно качественной стали, из которой и изготавливались инструменты, оружие и ответственные детали машин. Конечно, тонна в год для почти тридцатитысячной общины – капля в море, даже близко не сравнить с немецкими показателями. Однако это то, что есть. А с резервами и совсем плохо. До последнего времени их вообще не было, но сейчас специально посланные команды пособирали железные части со сбитых дирижаблей, которые удалось вывезти с мест падения, так что после переплавки можно рассчитывать тонны на две-три конструкционной стали хорошего качества.