Итак, меня снова навестила полиция. Логично. Этого и следовало ожидать. Вторая мертвая женщина с проколотыми мозгами. Нечто подобное, произошедшее дважды, не может быть случайным совпадением. Тут уж появляется твердая уверенность: по улицам бродит убийца. Запирайте ваших дочерей. Постоянно носите наушники.

У желтой прессы (и это тоже предсказуемо) оказался насыщенный день. Версии текли неистовым потоком. Согласно различным авторам (выбирайте любого по своему вкусу), я был Джеком-потрошителем, реинкарнацией Влада Цепеша, шотландским Дракулой и так далее, и так далее. Интересно, почему большинство газетных издателей сразу замахиваются на самое глобальное? Где их чувство баланса? Учитывая отсутствие у них и многих других чувств, я полагаю, нетрудно объяснить и Войны Тиражей (circa[79]1960–1998 гг. или около того).

Услышав звонок в дверь, я знал, чей палец давит на кнопку. Знал наверняка, так же, как знаю, что чечевичная похлебка — это разновидность супа. И я не ошибся.

— Какими судьбами вы снова здесь, сержант? — беззаботно сказал я Ангусу Макбрайару, полицейскому инспектору. В этот день на нем была светлая рубашка, бледный галстук и бесцветное пальто в рубчик. Обыватель из Ярда.

— Боюсь, придется задать вам еще несколько вопросов, сэр, — ответил Ангус, входя в комнату и усаживаясь на продавленный диван. Я не предложил ему чаю с печеньем и вообще пренебрег правилами гостеприимства. На сей раз мы играли жестко и оба это знали.

— Не надо бояться, — утешил я его. — Невиновному бояться нечего. — Я гордился своим остроумием и мысленно хихикал. Вернее, я собирался сделать это мысленно, но кое-что вырвалось наружу в виде тихих придушенных звуков. — Что я могу сделать для вас на этот раз, сержант?

— Взгляните, пожалуйста, сэр. — Ангус протянул мне фотографию Лолы — или Марии, как он упорно именовал ее. Разумеется, это был предубийственный, дорасчленительный и вообще очень миленький снимок. Что там на заднем плане? Не крепость ли Блэкпула? Кажется, этот человек твердо вознамерился сжить меня со свету при помощи фотографий мертвых женщин.

— Вы встречались с ней во вторник, — решительно начал Макбрайар, и я подумал: «Как же ты должен быть зануден, давая показания во время суда». На миг я возликовал, увидев, что Ангус перепутал день: ведь я убил Лолу в четверг. Впрочем, я тут же опомнился, поскольку день был назван правильно. Я ведь и впрямь встречался с ней во вторник — на Д-стрит.

— На Док-стрит, — прибавил Макбрайар. В отличие от меня, этому человеку неведомы угрызения совести и он не знает, что такое «щадить чувства других». — В доме… — В глазах Ангуса появилось отсутствующее выражение, и я пылко пожелал, чтобы так оно и было… Я имею в виду, чтобы инспектор отсутствовал в моей квартире… «И чем же он закончит?» — спросил я себя. В доме… каком? Запрещенных удовольствий? Шлюх и сводниц? Проституток и гулящих девок? Карточном? Исправительном? Торговом? Восходящего солнца?

— …определенного назначения, — завершил он фразу. — Однако никто не видел, как вы выходили.

Я позволил выводу немного повисеть в воздухе. Позволил — поскольку понятия не имел, каков был этот самый вывод. По прошествии некоторого времени я решил разыграть гражданина обыкновенного и недоумевающего, посему услужливо сообщил Ангусу:

— Я вышел через задний ход, если это имеет значение. Но я по-прежнему не понимаю, при чем здесь моя маленькая прогулка.

Внешне я оставался озадаченным, как пресловутая мартышка, хотя, конечно, был гораздо симпатичнее ее.

— У нас есть основания полагать, — сказал Ангус (плоско, как всегда, я понимаю. Но что же делать честному хроникеру? Сочинить новое Геттисбергское послание[80]?), — что это та самая женщина, чье тело было найдено в отеле «Мак-Адам» в прошлый четверг.

Он снова это сделал! Полностью презрев все инструкции помощников издателей — пусть даже Макбрайар в тот момент не мог этого знать. В самом деле, инспектор был законченным трепачом — возможно, сказывалось общение со слишком многими осведомителями.

— В отеле «Мак…»? — переспросил я. Само собой, я просто тянул время. С тем же успехом можно было насвистывать «Дикси»[81]или мелодию из фильма «В постели с Джейн Остин». Типичная ситуация, когда общаешься с ребятами в синей форме.

У него есть основания полагать! У меня тоже есть, но я же не бегаю по городу и не ору об этом во все горло. И еще одна мысль пришла мне в голову: интересно, сколько времени ежегодно теряет полицейский, сообщая людям факты, которые им и так уже известны? Особенно если речь идет о преступниках вроде меня. Я понимаю, что полицейским нужно побольше двигаться, но, даже если и так, — какой расход денег налогоплательщиков! Предполагается, что мы живем в компьютерный век, так ведь? Или это просто слухи?

— Да, — кивнул Макбрайар, видимо отвечая на мой последний вопрос. А потом полез в карман своего пальто — с таким видом, будто бы собирался извлечь пистолет. «Привет, — подумал я, — вот это и называется суровой справедливостью?» Я уже готов был раскрыть рот и выложить всю правду, предпочитая такой оборот выстрелу в упор, но тут рука Макбрайра вынырнула из кармана, сжимая курносый серо-стальной автоматический карандаш НВ45, который с легким свистящим звуком выплюнул наружу грифель. Неплохой кусок грифеля, скажем прямо. Один человек может использовать его для писания, в то время как другой, например, поверил, что вся его жизнь заключена в восьми дюймах, и может… о, ну я не знаю… скажем, завести котят. Или истерически захихикать. (Да, восемь дюймов! Не так плохо, а?)

Тем временем появился и тонкий блокнот. Макбрайар поглаживал котят, ожидая, пока утихнет мое истерическое хихиканье, а потом протянул мне блокнот и карандаш. Я задумался, не означает ли это, что все описанное мною вам до сих пор было некоторым загадочным сном, принадлежащим кому-то другому. А может, Ангус собирался продиктовать мне свое собственное признание? Впрочем, я быстро припомнил, что в наши дни полицейские обычно диктуют вам ваше же признание. Я судорожно сглотнул и принял у него канцелярские инструменты.

— Вас не затруднит написать для меня три слова? — сладко спросил Ангус, и моя гомофобия немедленно восстала и пришла в действие. Я боялся даже представить ужасное наказание, изобретенное матерыми каторжниками для новичка-заключенного, написавшего полицейскому: «Я тебя люблю». Имейте в виду, что в те дни мы не могли позволить себе застраховаться от укуса мужчины. Сейчас-то, конечно, каждый второй боксер-тяжеловес или регбист-содомит хоть раз в жизни пожевал ухо своего противника.

К счастью, я увидел, что Агнус извлек клок бумаги с тремя словами, которые мне следовало скопировать. Я недоверчиво воззрился на них. Надпись гласила: «Всего наилучшего! Поджигатель».