— Сваливаем, — скомандовал Леон. — В машину, быстро!

— Давай еще поотвисаем, а? — не унимался Ходок.

— Не натрахался? — рыкнул Леон и устремился к БТР.

Абориген, сидевший рядом с ним, аж пригнулся.

— Что случилось? — спросила поравнявшаяся с ним Сандра.

— Может, и ничего, а может… — Он указал на ворон, припал ухом к земле, поднялся. — Пиздец!

Ходок влез последним и захлопнул люк. Вадим подумал, что знает пиздец в лицо. Оказалось, что нет.

Староста поселка, Герася по прозвищу Бугай, не заметил, как четверо горожан уехали. Он был уже изрядно пьян. Свадьба удалась на славу: гости, гулянка. Только жених задурил: ни с того ни с сего забормотать, что все бабы — шалавы, что невеста у него гулящая, что разочарован. Посмеялись. Что с Жабы взять? Перестоял парень, сам ни на что не способен, а на других кивает.

Герасю удивило, что вдруг гостей стало вдвое, нет, втрое больше. Он помотал головой и ущипнул себя за бедро. Не помогло. Пигалиц под рукой не оказалось, он взял остатки каравая, накрыл и сам понес гостям.

Идти было трудно, земля качалась, остатки каравая норовили соскользнуть с блюда.

Односельчане захлопали в ладоши и заулюлюками. Предыдущие гости подарили серебряные серьги, вдруг и эти на что-нибудь расщедрятся? Чуют городские дармовщинку, не брезгуют с нашими выпить! Герасю потом хвалить будут, а он сделает вид, что сам гостей зазвал… Дети — и муты, и нормальные — вскочили с насиженных мест и ринулись клянчить сладости. Детишки только на вид хиленькие, а на деле — проворные, ждут, чтобы стянуть чего или выпросить. Герася умилился, аж слезы выступили. Обычно осторожный, как лесной зверь, он размяк и любил весь белый свет, даже свою бабку, каргу одноглазую, любил, пусть ей сладко спится в земле за околицей…

Подойдя совсем близко, Бугай разглядел автоматчиков. Сморгнул слезы. Нет, не почудилось: фуражки, звезды на погонах, дула автоматов. В распахнутые ворота въехала машина, похожая на БТР на гусеницах. И еще одна. Остановилась.

Такое уже было. Бугай тогда был востроглазым пацаном, жрать в деревне стало нечего, и старосты повели всех — старых, малых — к Москве. Мол, там научники-лунари, добрые, справедливые, все у них есть: и лекарства, и еда. У земельников-то и горсти полбы допросишься… На подходах к городу беженцев встретили. Такие же люди в камуфляжной форме, с автоматами. Бугай до сих пор помнил липкий страх и мокрые штаны, залп поверх голов и холодное «убирайтесь», брошенное молодым, дрожащим от ненависти голосом. Староста тогдашний пошкандыбал к солдатам, на колени упал… Так его и пристрелили. На коленях. И потом гнали беженцев, как стадо поросей, постреливая для острастки.

Бугай попятился, протягивая растерзанный каравай.

— Стоять! — приказал ближайший солдат. — Руки вверх!

Голос у него был молодой. И дрожал от ненависти. Бугай продолжал пятиться, поднос с хлебом в его руках ходил ходуном, губы тряслись.

— Не… не у… бивайте! Не у…

Споткнулся. Замер.

Дети нерешительно остановились перед серьезными дядьками, Змейка набралась смелости, протянула тощую ручку и растянула губы, обнажая изъязвленные беззубые челюсти. Солдата перекосило, и он отшвырнул девочку ногой. Змейка отлетела, навзничь упала на землю. И осталась лежать у ног старосты. Остальные дети с визгом бросились врассыпную. Пожар паники перекинулся на взрослых. Вскакивая со скамеек, они переворачивали тарелки, били посуду, оставшуюся с лучших времен, и бежали к огородам, чтобы уйти в лес, но военные уже окружили площадь.

— Стоять! — следом за приказом застрекотал автомат.

Пока что — поверх голов. Бугай хорошо понимал: надо слушаться, надо повиноваться, иначе перебьют всех. А так авось и не тронут. Тогда, в его детстве, обошлось одной смертью, слабые все были, робкие… Из нынешних одни старики помнят, что тогда было, а на свадьбе-то молодежь гуляет… Сельчане взвыли одновременно. Сотня воплей слилась в протяжный стон. Истошно заорал младенец, ему ответил другой.

Бугай не двигался, смотрел прямо в дуло, откуда на него взирала смерть. Размахивая руками, подошел, по-видимому, командир, выбил из рук каравай. Поднос упал рядом с корчащейся Змейкой.

— Кто главный? — рыкнул он.

— И… и… йя, — выдавил из себя Бугай.

Командир вынул из нагрудного кармана рисунок и сунул под нос:

— Видел его?

Молодой парень, волосы светлые, длинные…

— Не. — Староста замотал головой.

Удар в живот. Захрипев, Бугай рухнул на колени. Чужак схватил его за волосы. Седые патлы держались некрепко и, когда солдат рванул вверх, остались в руке лунаря. Встряхнул рукой, будто змею отбросил. Схватил за ухо.

— Он здесь был. Не ври.

— Был, был, — закивал Бугай, при каждом кивке он рисковал лишиться уха. — Но не он. Другие были.

Застрекотал автомат. Заголосила баба. Староста старался не смотреть по сторонам. Лучше не знать, что происходит. Только бы сельчане стояли смирно. Только бы не злили лунарей… А Бугай уж возьмет на себя переговоры, он ученый, он с лунарями умеет, главное, только бы лунари не нервничали. Слушаться, угождать…

— Говори. Кто. Сколько. Как вооружены.

Леон — сильный, здоровый, городской… А Бугай — старый и слабый, и деревня на нем, бабье безмозглое, муты полудохлые, ребятня… урожай по осени собирать, к зиме готовиться, грибы и ягоды сушить, хоронить и принимать роды — все на Герасе. Всем жить хочется. Кому хуже — детишкам, Змейке вон или Леону с приятелями? Тут и выбирать не из чего.

— Четверо, — Бугай затрясся, — Леон, Ходок, девка и пацанчик.

— Он? — и снова тычет бумажкой в лицо, но рисунок расплывается перед слезящимися глазами.

— Да, да, он, — сказал Бугай, хотя не узнал человека.

— Где они? Куда шли? Отвечай, мр-разь!

— Не знаю!

Удар. Еще удар. Бугай повалился на землю, поджал ноги и заскулил. Подбежал солдатик, что-то забормотал. Что, Бугай не слышал: в ушах звенело. Командир напоследок саданул по почкам.

Солдаты забегали вокруг напуганных сельчан, рассредоточились. Лунари шарахались от мутов, будто могли заразиться… Часть солдат устремилась к гусеничным машинам. Взревели двигатели.

Фигуры в защитных костюмах засуетились.

Вот бежит, медленно перебирая ногами, Анит, за ней — два мута. Юбка у Анит задралась, и видно из положения лежа, что «булок» — три… Бежит за лунарем, руками всплескивает, тянется к нему, дурища. Лунарь оборачивается, бьет ее по лицу. И верещит, будто его ударили. Анит падает, держится за щеку.

Вот Бочка — этому до фени, сидит на земле, еду упавшую подбирает, жрет. Бабы мечутся, хватают детей на руки, своих, чужих, без разбора. Мужики к солдатам лезут — а те отгоняют их. Страшно солдатикам.