– Мои люди это учтут. Вы очень любите свою собаку?

– Если кто-то причинит зло мне, я прощу. Если кто-то причинит зло Ереме, я убью этого человека.

Алиахмет Нурович поверил. Виктор Васильевич понял это по глазам...

Усталость свое все-таки взяла во второй половине дня. Раньше, полгода назад, когда он был еще не пленник, Анатолию Юденичу такая усталость показалась бы приятной. Сейчас, конечно, силы были не те и здоровья поубавилось, поскольку хроническое недоедание, граничащее с голодом, сил не добавляет. И, прикладываясь все более и более тяжелеющим колуном к очередной колоде, чтобы превратить ее в поленья, пленник чувствовал уже, что не справится с колодой с первого удара. Если, конечно, сосредоточиться на этом ударе, собрать силы, справиться еще можно. Но такое сосредоточение больше сил отнимает, чем сохраняет, и Анатолий стал чаще присаживаться на соседние не расколотые колоды, чтобы отдохнуть и подышать полной грудью чистым воздухом. Благо воздух здесь еще не контролировали местные чеченцы и не выделяли его жалкими порциями, как еду. А был он таким, какой даже представить себе в задымленной грязной Москве невозможно...

Несколько раз он ловил на себе взгляд из кухонного окна. Мать семейства словно бы присматривалась к Анатолию – как он себя чувствует? После этих взглядов он и сам непреднамеренно к себе прислушивался, но признаков отравления не замечал, однако замечал, что ему очень хочется еще попробовать такой колбасы. Пусть даже и слегка порченой. Но она подкрепила бы уходящие силы...

Но колбасы больше не приносили. И приходилось снова приниматься за колку дров. Утренняя злость и одержимость местью прошли без следа. И как Анатолий ни старался, он уже не мог представить себе вместо колоды голову одного из младших братьев Вахи или же самого Вахи.

Вахи... Того самого, что так хитро и в то же время просто, без затей, захватил его тогда и увез в это горное село, предварительно продержав в какой-то пещере связанным по рукам и ногам двое суток. И эти двое суток совсем не кормил. Только однажды напоил, а потом исчез надолго.

Тогда, посланный подполковником Евсеевым для восстановления связи с ротой, оставленной в прикрытие на дороге, Анатолий возвращался в штаб батальона, когда увидел на тропе идущего впереди вооруженного чеченца. Вскинуть автомат – дело секунды.

– Стоять... Оружие медленно... медленно кладешь под ноги... И не суетись... Стрелять буду сразу.

Чеченец не суетился, он остановился и обернулся всем корпусом, давая возможность солдату рассмотреть себя. Растерянности и испуга не показал. На нем были бронежилет и «разгрузка», на голове зеленая шапочка с надписью на арабском языке. Традиционная борода ничего не говорила – бороду носили и местные жители. И трудно было сразу определить, кто это такой.

– Привет, – не смущаясь наставленного на него ствола, сказал чеченец с легкой высокомерной усмешкой, всем чеченцам свойственной. – Где штаб батальона? Мне туда надо...

– Зачем тебе в штаб?

– Рамазан послал. К вашему комбату.

Рамазаном в армии звали командира «кадыровцев» Рамазана Кадырова. Хотя никто и не говорил, что сам Рамазан участвует в операции, но что «кадыровцы» замыкают окружение бандитов, это в батальоне знали все.

Анатолий, словно загипнотизированный, почему-то поверил сразу, так много спокойной уверенности было в чеченце. Шагнул вперед, опустив ствол автомата, и тут же получил жесткий удар прикладом в челюсть. Удар наносился в скачке, когда к самому движению руки плюсуется тяжесть тела. Человеческое сознание такого удара не выдерживает. А в себя он пришел, когда был уже связан по рукам и ногам и незнакомый чеченец тащил его куда-то лесной тропой. На своей широкой спине, как мешок. И кляп во рту мешал издать хоть какой-то звук. Небольшой подъем, куча камней, между этих камней тропа, потом несколько шагов в сторону от тропы – один камень навален на два других, вроде бы естественно, а между ними и под верхним – щель, в которую можно боком, впритирку к камням, пролезть. Первым пролез чеченец и за шиворот затащил туда рядового Юденича...

Пещера была сырая и холодная. Посиневшие руки и ноги немели – чеченец связал конечности тонким и прочным синтетическим шнуром, который врезался в кожу и мешал кровообращению. Хорошо хоть кляп чеченец вытащил.

– Теперь ты мой. И мне, наконец-то, повезло... – В голосе слышалась откровенная радость. – А то всем другим везло, всем вокруг везло, а меня судьба, как меченого, все стороной обходила. Обидно... А ведь я не самый плохой человек, солдатик. И тоже заслужил хорошую жизнь. Теперь вот легче жить будет. Ты мне поможешь жизнь мою устроить...

Он не спрашивал, он утверждал, убежденный в своем праве на лучшую жизнь.

В пещере было сумрачно. Слабый свет падал только откуда-то сверху, из высокой расщелины, и освещал только часть лица чеченца, и то едва-едва, делая радостную улыбку зловещей и недоброй. Но разговаривать с ним, ни со злым, ни с добрым и радостным, Анатолий желания не испытывал. И при этом старался тщательно проанализировать ситуацию, чтобы понять ее и попытаться найти путь к спасению.

– У меня еще дела... – Чеченец встал, хотя выпрямиться во весь рост под склоном пещеры было невозможно, и потому он голову держал склоненной. – Ты полежи тут... Если хочешь кричать – кричи. Все равно тебя никто не услышит. Здесь места такие, что никто сюда по доброй воле не ходит. Проклятым местом считается. Уже много веков... Покричишь, устанешь, перестанешь... Я сегодня не появлюсь. А если завтра, то только к вечеру... С голода не умрешь, ты казенными харчами откормленный. Попей вот про запас, не то язык трескаться начнет...

Он наклонился над Анатолием с флягой, и пленник жадно приложился к горлышку, прекрасно понимая, что жажда за два дня может отнять у человека слишком много сил. А силы еще могут ему ой как понадобиться.

Вернулся Ваха, как и обещал, через день, к вечеру следующего. Такой же довольный. Впрочем, он всегда старался быть довольным, как узнал Анатолий впоследствии. Конченый оптимист. Вернулся, и без долгих разговоров начал вытаскивать пленника из пещеры. Сопротивляться смысла не было, и Анатолий помогал ему, насколько мог. А на свежем воздухе, не дав Юденичу оглядеться, Ваха натянул пленнику на голову мешок, развязал ноги и повел с собой. И не забывал предупредить, где можно споткнуться и упасть. Так и вышли к дороге. Там ждала машина. В машине Ваха ноги опять связал, а мешок с головы не снял. Таким вот слепым кулем и приехал Анатолий в село, где провел уже полгода...

* * *

Воспоминания добавили злости, следовательно, добавили и сил. Дрова стали колоться легче. Снова колоды разваливались с первого удара на две половины. И остановки для отдыха не требовалось. Если головы мерзких подростков и голова самого Вахи уже представлялись с трудом, то цепи на ногах виделись явственно. Наверное потому, что они и сейчас мешали. И Анатолий представлял, как он бьет колуном по этим цепям, как разносит на пружинки замок, как обретает свободу передвижения... Впрочем, он отдавал себе отчет, что, перерубив цепь, он выиграет только часть свободы. Свободным он станет только тогда, когда получит в руки автомат. Может быть, сейчас момент и подходящий... Мальчишки не показываются... Ворваться в дом, найти автомат... Лучше бы, если свой. Стрелять, конечно, он ни в кого не будет. Но с автоматом в руках он уже обретет свободу. И пусть это будет свобода в окружении врагов, но и она тоже позволяет чувствовать себя сильным, и самому за свою жизнь отвечать.