Нам с Кашей судьба улыбнулась одновременно, когда в тот раз у романовской усадьбы на Варварке он, следуя своим потаённым мыслям, открыто встал на сторону ставшего жертвой заговора государя, в чьём молодом теле оказался мой разум довольно пожившего и много повидавшего — да, скажем прямо: старика. Притом сделал он это первым и на тот момент единственным из бояр — членов Правительствующего Сената, как мой «реципиент» на западный манер переименовал боярскую Думу. Остальные, хотя и не перебежали открыто на сторону Шуйских, массово поприкидывались ветошью. Позже почти все они объясняли своё «пребывание в нетях» хворями своими или членов семейств. Прямо-таки эпидемия по боярству прошла, хорошо хоть не смертельная. На самом же деле все они прекрасно знали, что я понимаю, отчего господа сенаторы сидели серыми мышками под веником, «проявляя нейтралитет»: ожидали, кто одержит верх в противостоянии. Господа сенаторы вполне разумно решили, что кто бы ни победил, им лично ничего сверхординарного не грозит, по крайней мере на первых порах: как новому, так и прежнему царю рулить страной без поддержки высшего законодательного органа будет проблематично. Вот только этим хитрованам было невдомёк, что мне-то прекрасно известно, к каким бедам приводит государства самоуправство бояр, магнатов, олигархов — как ни зови эту воронью породу, а если не висит над их головой ослоп Ивана Грозного или дубинка Петра, если не перехватывает их дыхание дым от сталинской трубки — пальцем о палец не ударят они для пользы страны и народа, а будут только судорожно рвать на части и поглощать не ими созданное национальное богатство.

Так что как только беспорядки в столице удалось подавить и жизнь вновь вошла в мирную колею, я, помозговав, назначил Ивана Романова-Юрьева верховным сенатором, говоря современным языком — премьер-министром. Косноязычный, но честолюбивый боярин был крайне доволен новым постом и служил не за страх, а за совесть. А поскольку был Каша и умён, и хитёр, то ухитрялся интриговать среди бояр и иных государевых чинов с редкой эффективностью. Ну, на то и щука, как говорится, в реке… Пока эти хитрозадые ведут подковёрную борьбу друг с дружкой, мои руки развязаны для работы.

Дьяка же Нелидова-Отрепьева определил я себе в секретари, взвалив на него, кроме приведения в принятый здесь канцелярский вид моих указов, ещё и обязанность, так сказать, «главного обсуждателя» царских идей. Всё-таки от моего «реципиента» сохранилось множество прежних навыков — начиная от умения говорить в соответствующем эпохе стиле, читать и писать на нескольких языках и заканчивая достаточно глубокими познаниями в военном деле семнадцатого столетия и навыками верховой езды, сабельной рубки и пальбы из пистоля и «нарядной пищали», как здесь называют пушку (а «пушка» тут — это, скорее, гаубица по характеристикам: я-то, как бывший артиллерист-миномётчик, азы теории стрельбы ещё не позабыл). Но вот многого из известных всем здесь бытовых моментов я так и не узнал: то ли Димитрий, как долго живший за кордоном сам их не ведал, то ли просто какие-то нейроны в мозгу моего нового тела закоротило и воспоминания шли далеко не в полном объёме.

Так что Григорий терпеливо рассказывал мне и о денежной системе — на мой взгляд, излишне усложнённой, — и о податях, и об административном делении Руси: страны, крупнейшей в Европе по площади, но при этом далеко не самой многолюдной и процветающей. Да мало ли о чём мы беседовали! Порой случалось, что эрудиция моего секретаря давала сбой и приходилось вызывать дьяков из соответствующих профильных приказов. Впрочем, я завёл традицию внезапных проверок «боеготовности», с небольшой свитой периодически приезжая в приказы и государевы мастерские, или, как их здесь называли, «дворы». Ну, что такое визит ОЧЕНЬ большого начальства для работников, думаю, рассказывать не нужно: сами всё можете представить в подробностях. Вот после такой поездки на Печатный двор я и озадачился созданием гражданского шрифта, писаных правил грамматики, выпуском учебников для начальных классов и, собственно, проведением в жизнь ленинского-сталинского Ликбеза на три столетия раньше Октябрьской революции.

А куда деваться? Без культурной революции — в советском её понимании, конечно, а не в маоистском — страна так и останется сырьевым придатком Запада и транзитным плацдармом между Персией и Европой. Конечно, продаваться будет не нефть-газ-лес-металлолом и редкозёмы, а пенька-меха-поташ-зерно, но сути это не меняет. Оказывается, что в крупнейшей по площади европейской стране даже собственных сукновален нет и всю одежду, кроме домотканой ряднины и овчинных полушубков ввозят из-за границы! Здешние богатеи друг перед другом кичатся, щеголяя в покрытых снаружи материей меховых шубах: дескать, вот я какой, многих рублей на сукна цветные да тафту узорчатую не жалею! Кстати говоря, о площади государства: выяснилось, что во всём Московском Кремле имеется только одна карта страны — в смысле, не просто одна, но и вообще в единственном экземпляре, старательно, но наивно нарисованная от руки. Вычерчивал её, как говорят, собственноручно Фёдор Борисович Годунов, мой предшественник на русском престоле. Впрочем, на тот момент он пребывал ещё в статусе царевича. По сведениям дьяка Григория, в каком-то из московских приказов существовал и некий «Большой Чертёж», составленный и описанный ещё при Иване Грозном, но вот где этот картографический документ хранится — хрен-растение его знает! Надобно искать и копировать. Это, конечно, паллиатив «на бескартии»: если по уму, то нужно создавать картографическую службу и рассылать по стране землемеров и рудознатцев-геологов… Но опять же: где их столько набрать? Так что без повышения образовательного уровня — и ни туды, и ни сюды…

— И вот, что я тебе скажу, Григорий Богданович: знаю я, что человек ты верный и раньше времени от тебя задумка моя по чужим ушам не пойдёт… — На самом деле я сильно подозревал, что насчёт кого прочего навряд ли, но вот боярин Каша услышит эту новость не далее, чем завтра к обеду, но то как раз не беда: с Иваном Никитичем мне так и так пришлось бы на эту тему общаться. Его лично мой план совершенно не стеснял, что же до остального состава Сената, то, если не считать патриарха Игнатия, все остальные бояре-сенаторы глядели на Романова волками и с ними-то он вряд ли стал бы делиться мыслями о прогрессе в образовательной системе. — Решил я на Руси создать учебное заведение, по образцу университетов, процветающих в Европе: уж больно мне люди нужны образованные. Ты, конечно, при мне как правая рука и помощник в делах — польстил я дьяку, — но