– Возьмите, – сказал Синклер. – Нам разрешили трогать выставленные здесь вещи.

Она взяла рубашку и приложила ее к себе.

– Поверните ее.

Сзади на рубашке, имевшей вполне целомудренный вид, была вырезана большая круглая дыра. У той, которая наденет эту вещь, ягодицы останутся полностью обнаженными.

– Эта рубашка испорчена, – сказала Женевьева и удивилась, услышав смех Синклера.

– Посмотрите на нее внимательнее, – посоветовал он.

Женевьева пригляделась и заметила, что края дыры были подогнуты и аккуратно подшиты. Синклер подошел и встал рядом с ней.

– Чей-то предусмотрительный муж, живший во времена правления королевы Виктории, приготовил эту рубашку для своей молодой жены, – тихо произнес он. – Для того чтобы она поняла, в какой именно позе он будет заниматься с ней любовью.

Женевьева посмотрела на рубашку еще раз (эта изящная вещица уже не вызывала у нее никаких положительных эмоций) и положила ее на кровать.

– Если бы меня заставили надеть такую рубашку, мне это вряд ли понравилось бы, – сказала она. – Неужели у этой женщины не было выбора и ей пришлось подчиниться?

Синклер пожал плечами.

– Кто знает? Может быть, ей тоже хотелось играть в такие игры. Однако, судя по тому, что мне доводилось читать о викторианских браках, я понял, что женщина в те времена не имела права голоса и должна была беспрекословно подчиняться мужу.

Он прошел в угол комнаты. Там в бочонке стояли трости. Взяв одну из них, Синклер пару раз взмахнул ею.

– Может быть, этот муж придумал что-нибудь еще? Если ему, например, показалось, что днем его жена плохо себя вела, – сказал он, слегка ударив себя тростью по ноге. – Все эти предметы подлинные, – заверил он Женевьеву и провел пальцем по трости сверху до самого низа. – Коллекционеры, узнав о том, для чего использовали эти трости, будут, наверное, приятно удивлены.

– Эта идея принадлежит Зейду? – спросила Женевьева. – Я имею в виду, идея собрать порнографический антиквариат?

– Это собрано для тех, кто знает толк в таких вещах, – объяснил ей Синклер. – Для покупателей с богатым воображением.

– Мне кажется, что таких людей очень мало, – заметила она.

– Это ваше личное мнение.

Он провел ее в другую комнату. Увидев, что она обставлена, как обычный школьный класс, Женевьева очень удивилась. Там стояли парты, доска на подставке в виде пюпитра и еще нечто напоминающее гимнастический снаряд, который называют «конем». Сверху он был обит кожей.

Женевьева открыла парту. На крышке, испачканной чернилами, были вырезаны какие-то имена. Внутри лежали книги. Она взяла одну из них и прочитала название – «История Элизабет». Быстро пролистав ее, Женевьева успела увидеть несколько картинок и кое-что прочитать. Судя по изображению на этих картинках, история Элизабет представляла собой своеобразный перечень того, как нужно наказывать за непослушание, заставляя нагнуться над каждым имевшимся в комнате предметом мебели. Элизабет пороли школьные учителя, учительницы и даже ученики. Женевьева положила книгу на место и закрыла парту.

Она направилась к коню. Подойдя ближе, женщина увидела, что с обоих боков к нему прикреплены ремни, которыми можно привязывать человека за руки и за ноги.

– Это тоже подлинник, – сказал Синклер. – Многие викторианцы считали, что телесные наказания помогают очистить душу и чем раньше человека начнут пороть, тем лучше для него.

– Похоже, в наше время многие люди по-прежнему так думают, – сказала Женевьева, – раз покупают подобные вещи.

– Люди, которые покупают все эти приспособления, вероятно, применяют их для наказания взрослых, а не детей. Причем эти взрослые сами изъявляют желание быть наказанными. Некоторые люди, приобретая подобный раритет, испытывают настоящий экстаз.

Женевьева подошла к столу, на котором лежал огромный альбом с почтовыми открытками, и полистала его. На снимках были запечатлены викторианские дамы с застывшими на лицах улыбками. Они не вписывались в современные стандарты красоты, потому что все были маленькими и довольно упитанными. Они демонстрировали различные сексуально-акробатические позы. Мужчины с лихо закрученными усами казались невероятно серьезными и имели совершенно непривлекательный вид. Многие из них были обнаженными, если не считать носков и туфель. Судя по всему, фотограф, который делал эти снимки, считал своей основной задачей поставить моделей так, чтобы хорошо были видны их гениталии. Все они стояли неподвижно – так, словно пришли на осмотр к врачу. Женевьеве фотографии показались скорее скучными, чем эротичными, и она сказала об этом Синклеру.

– Я согласен с вами, – заглянув ей через плечо, ответил он. – Они напоминают мне живые картины старого театра обнаженной натуры «Уиндмилл». В них нет ничего эротичного. Женщины раздеваются не для того, чтобы доставить удовольствие мужчинам, а просто потому, что это их работа. Сбрасывают одежду, цепляют на лицо дежурную улыбку, а в конце недели получают свои денежки.

Синклер стоял так близко, что Женевьева ощущала тепло его тела.

– Если женщина, раздеваясь, не получает от этого удовольствия, – произнес он тихим, бархатным голосом, – то меня это не заводит.

– Неужели вы можете с уверенностью определить, нравится это вашей партнерше или нет? – спросила Женевьева холодновато-спокойным тоном. – Ведь многие женщины – хорошие актрисы.

– И вы тоже?

– Конечно.

– Значит, все это время вы обманывали меня, – сказал он, усмехнувшись, и повернулся к двери. – Пойдемте. Если вам не понравились эти открытки, вы должны посмотреть на то, что выставлено в другой комнате.

Следующая комната была увешена рисунками, живописными полотнами и гравюрами в рамах и без рам. На картинах в тяжелых золоченых рамах, которые висели на стенах, в основном были изображены классические сцены довольно пристойных, если так можно выразиться, кутежей и оргий: сплетенные тела, копыта сатиров. Пьяные боги гонялись за пухленькими нимфами. «Во времена королевы Виктории все это, наверное, называли развратом», – подумала Женевьева. Однако в девяностые годы двадцатого века подобные картины считаются вполне невинными. Только на одной или двух были показаны более откровенные сцены – мужчины с возбужденными пенисами и совокупляющиеся пары. И снова ничего эротичного на этих картинах Женевьева не увидела.

Спросив себя почему, она вынуждена была признать, что замечание Синклера все-таки справедливо. Она вспомнила рисунки Рики Крофта. Там по лицам мужчин и женщин было видно, что они испытывают истинное наслаждение. От этих же викторианских картин веяло безразличием. Судя по всему, художники старались изобразить «непристойные» позы, а не чувственное, плотское наслаждение.

Больше всего Женевьеве понравился рисунок, на котором были изображены Леда и лебедь. Рядом с лебедем, свернувшим в кольцо свою длинную шею, лежала Леда, страстно обнимая его. Рисунок казался очень эротичным. И не из-за того, что было на нем изображено, а из-за того, что подразумевалось сюжетом. Леда выглядела уставшей и довольной – так обычно выглядит женщина после бурного акта любви. Лебедь же казался загадочным, таинственным. «Это просто абсурд. Лебедь не может заниматься любовью с женщиной», – подумала Женевьева. Однако эта странность, эта двусмысленность и делала картину интересной.