Если мы сравним воплощение Бога-Отца в Христе с воплощением, которое происходит в истории Амура и Психеи, мы увидим разные образы. Бог нисходит с небесных сфер, тщательно очищенный от любых macula peccati и принимает человеческую форму. В параллели из нашей истории, воплощение богини иное. Венера не спускается, воплощаясь в женском существе, но обычное женское существо поднимается и рассматривается как олицетворение Венеры и медленно восходит до Олимпа. В развитии католического учения, Дева Мария также сначала — обычное женское существо, которое медленно, путём исторического процесса, возводится в ранг почти божественной. Таким образом, в воплощении мужского бога есть спуск в человечество и в материю, а в воплощении женской богини — восхождение обычного человека к почти божественному состоянию. Мы имеем дело, с одной стороны, с материализацией абстрактного логоса, и, с другой стороны, с одухотворением материи. Последний процесс еще сегодня только начат. Психея, которую рассматривали как воплощение Венеры, вызывает её гнев, с небес ей посылается наказание — выйти замуж за самого низкого из мужчин. Но Эрос, влюбившийся в нее, решает стать её таинственным женихом. Психею помещают на вершине скалы для её брака-похорон и оставляют там. Но нежный ветер уносит её в райскую страну, где она счастливо живет со своим мужем, который остается невидимым, лишь навещая её по ночам, и запрещает ей даже увидеть себя. В противоположность тому, что произойдет позже, первый спуск Психеи в бессознательное имеет аспект заблуждения, который уносит её в идеальное место, рай для дураков со счастливой любовью. И, как во всех похожих сказках, это не может продолжаться долго. В таком виде её процесс осознания задерживается, так как хотя для Психеи это событие действительно кажется счастьем и большим благом, но в мире человечества это означает потерю. В человеческом мире женское существо, в котором уже есть некоторые характеристики Венеры в воплощенной форме, исчезает в бессознательном, и таким образом человеческий мир испытывает «потерю души». В начале восхождения нового содержания из бессознательного используется энергия, и, следовательно, часто возникает, с другой стороны, потеря либидо, депрессия или пустота, пока не обнаруживается, что приходит снизу и что там случилось. Поэтому мы не можем слишком сердиться на двух сестер, которые из ревности, узнав о секрете счастья Психеи, начинают ткать ядовитые интриги, сказав ей, что Эрос — это дракон.

Клевета, что Эрос — монстр, сама по себе значима, потому что в древности Эрос очень часто представлялся в виде дракона или змея. В алхимии змея или дракон — это символ prima materia, «философского камня» или символ «божественного ребенка»[74]. Таким образом, две сестры не слишком далеки от истины. В некотором смысле они даже правы: если вся проблема любви снова регрессировала в такие глубокие слои бессознательного, можно сказать, что она полностью бесчеловечна и холодна. Дракон и змея всегда соотносятся в чем-то в бессознательном, что является нечеловечным: либо в положительном смысле божественного, либо в отрицательном смысле демонического. В любом случае они не человеческие и не имеют возможности человеческого контакта. Юнг всегда указывал, что смотрители в зоопарке говорят, что начиная от змеи по нисходящей даже специалист по контактам с животными не может установить никакой чувственной связи. Можно приручить змею и дрессировать её долгие годы, но однажды она укусит, и даже очень опытный дрессировщик не может предвидеть такой реакции. Что касается, с другой стороны, теплокровных животных, человек, обладающий достаточным опытом и знаниями, может предвидеть или угадать их реакцию. Если мы живем рядом с теплокровными животными, мы можем испытывать с ними эмпатию, которой мы не можем испытывать со змеями. Как только содержание бессознательного проявляется в форме змеи, часто бывает трудно выразить смысл, понятный тому, кто видел сон. Он не чувствует никакой эмпатии к этому содержанию бессознательного, которое иногда проявляет себя только в физических симптомах, особенно в тех, которые связаны с симпатической нервной системой. Поэтому почти невозможно войти в контакт с чем-то, что находится в таком виде в самых глубоких слоях бессознательного. Мы считаем, вполне невинно, что это не имеет с нами ничего общего, и в целом, по моему опыту, проходят месяцы до того, как содержание становится видимым достаточно для того, чтобы человек смог сказать: «Вот она, змея».

Поэтому, когда сестры клевещут на Эроса, называя его змеей, они описывают её так, как можно описать Эроса, если смотреть на него снаружи. Она слишком далека от человеческого, и следовательно, нереальный, божественный рай, в котором живет Психея, должен быть уничтожен. Естественно, можно также связать сестер со стремлением к власти, которая работает в них, хотя это стремление имеет положительное значение, поскольку власть и самосохранение очень тесно связаны. Если животное расширяет свою территорию, дерясь с соседними животными, это борьба за самосохранение, чтобы иметь достаточно еды, или за власть? В определенной мере это просто самосохранение, но когда она выходит за некие пределы, она начинает становиться тем, что мы называем стремлением к власти. Между ними существует лишь тонкая граница. Этот инстинкт самосохранения, загрязненный злой властью, врывается в рай Психеи. Ее подговаривают взять лампу и нож и осветить ночью её супруга. Если она увидит, что он — дракон, она собирается убить его. Таким образом, с намерением не меньшим, чем убийство Эроса, Психея зажигает лампу. Но тогда она видит, что её муж — красивый крылатый юноша, и она так потрясена этим захватывающим видом, что роняет нож, и капля горячего масла от лампы падает на Эроса. Он просыпается и дает ей самое большое наказание, которое может дать этот бог: он покидает её. Быть оставленной богом любви действительно хуже, чем любое другое, что он мог бы сделать с ней. Психея оказывается в полной темноте, и теперь её реальная деятельность начинается с долгих и мучительных поисков, чтобы найти Эроса вновь.

Символизм лампы, чье масло обжигает Эроса, двойной. В современной немецкой параллели, записанной братьями Гримм[75] свет (не масло), отгоняет тайного возлюбленного. В мифологическом контексте свет символизирует сознание. Свет лампы представляет, в частности, то, что сознательно находится в распоряжении человеческого существа и чем он может управлять, в отличие от солнечного света, который имеет божественный и космический характер. Юнг часто отмечал, что невозможно описать бессознательную жизнь души с помощью сознательных и логических категорий. Слишком много «света» повреждает душу. Символические аналогии гораздо более адекватны, потому что вся психическая реальность никогда не бывает «ничего, кроме» того или другого; скорее, это живая сущность с бесчисленными гранями. Кроме того, в горячее масло из лампы заставляет Эроса жестоко страдать. В каждой обесценивающей интерпретации персонификации и психических событиях такого рода скрыта тайная мотивация: желание избежать «божественного» аспекта, который проявляется во всех архетипических проявлениях более глубоких слоев коллективного бессознательного. Истинная мотивация этого рационалистического обесценивания — страх. Мы видим это обесценивание работающим в общих современных психологических теориях, в которых великие божественные символы бессознательного рассматриваются как «всего лишь» сексуальные или связанные с стремлением к власти.