Лев отчаянно скучал. Семья его оставалась в Москве, и долгие вечера он с товарищами заполнял бесконечными преферансными пулями под любимый напиток старших советских офицеров. Он и меня встретил бутылкой армянского коньяка. Забытый вкус! Трехзвездочный настолько напоминал мою советскую юность, что мы взяли за правило распивать бутылочку на двоих при каждой встрече. Льву-то я и собирался теперь звонить.

…Мы с предводителем басмачей ехали в «тойоте» на базу Масуда. Гада вел сам, резкими движениями бросая джип в новом направлении на каждом повороте. Видно было, что к гидроусилителю руля он привычен не был. Всю дорогу мы вели оживленный диалог. Из его длинной речи я улавливал немногое: Ариф, Душанбе, сын. На что я ему неизменно отвечал по-русски:

— Да что ты волнуешься, отец? Выпустим мы твоего пацана. Не знаю, надолго ли он сумеет воспользоваться своей свободой, но на этот раз его, считай, пронесло.

Мы проехали к штабному домику, тому самому, в котором сидели связисты и где жил и работал симпатичнейший пресс-секретарь Асим. Это мне не нравилось, но телефонов-автоматов в Талукане не было, да и я сомневался, был ли здесь хотя бы еще один спутниковый. У Масуда-то несомненно был.

Я уже придумал, что делать, если я пересекусь с кем-то из знакомых. Я скажу, что мне нужно срочно позвонить в Душанбе по поводу зарядника, который не удалось починить. А ближе всего к гостевому дому была казарма, в которой я и обратился к командиру Гаде.

К счастью, легендарный Лёт Фан сейчас не привлекал особого внимания. Приближался заход солнца, и по коридорам сновали возбужденные люди, тащившие блюда с рисом, мясом, соусом, лепешки и термосы с чаем. Похоже, меню у всех было одно и то же.

Мы с Гадой прошли в помещение, служившее командным пунктом. Здесь стояли ноутбук, принтер и даже факс, видимо, подключаемый к тому же спутниковому телефону. Вы знаете, как выглядит этот телефон? Точно как ноутбук, только его надо покрутить, чтобы поймать сигнал, и еще к нему приделана телефонная трубка.

Я написал на бумажке номер мобильного Льва, и парнишка в камуфляже с едва пробивающимися усиками набрал его с клавиатуры компьютера. Я на автомате забрал бумажку, хотя это было бессмысленно — номер наверняка остался в памяти. На экран выскочило окно, в котором черточками обозначался прогресс соединения. Потом ноутбук пикнул, и парнишка протянул мне трубку. В ней звучал голос Льва.

— Лев, привет, — сказал я. — Это Павел.

Не зная, в каких условиях мне удастся выйти на связь, мы договорились обойтись без всяких паролей. Голоса друг друга за время общения мы уже хорошо усвоили, как в трезвом состоянии, так и в не очень.

— Слушаю, Паша! Как там у тебя?

— Лучше, чем можно себе представить. Записывай.

Мы со Львом в гостинице за чередой рюмок коньяку разработали достаточно подробный код. Если мне нужно будет сообщить какое-то имя, я передам его по буквам как маршрут, по которому нужно разослать мою последнюю статью. В данном случае он был необычайно извилист, меня метало из стороны в сторону по всей нашей некогда необъятной стране: Актюбинск — Рига — Иркутск — Фергана, а потом Горький — Анапа — Донецк — Алупка. Второй момент: что он, этот «маршрут», сейчас делает: сидит в Душанбе, ясно, где там сидят. Третий, что с ним надо делать: освободить. Не позднее завтрашнего вечера, чего бы это ни стоило.

— Подожди, дай я тебе повторю, правильно ли я все понял, — сказал Лев.

Он непременно хотел сказать открытым текстом то, что я так тщательно зашифровывал.

— Ты все правильно понял: освободить маршрут, и точка, — отрезал я. — Теперь дальше. Еще мне нужны кассеты.

Кассетами мы условились называть деньги. Единица измерения: одна кассета — десять тысяч долларов.

— Сколько штук?

— Пятнадцать. Ты должен отправить их по маршруту не позднее послезавтра, так что оставайся с ним на связи.

— Подожди, подожди! — Лев заволновался. Эпилептоиды не любят недосказанностей. — Я просто должен отдать их, то есть отправить по маршруту? Все-таки… Я сейчас что-то не так пойму, а потом мы с тобой не расхлебаем.

Код, не код, но если кто-нибудь сейчас нас слышал, сомнений, что разговаривают два шпиона или преступника, не могло быть никаких. Я надеялся, что, учитывая походные условия, в штабе Масуда не записывают телефонные разговоры.

— Не бойся, Лев! Все — под мою ответственность. Главное, чтобы завтра маршрут был отпущен, а послезавтра чтобы ты по этому маршруту отправил кассеты. Сто пятьдесят штук. То есть нет, пятнадцать, конечно, пятнадцать! Чтобы кассеты оказались у него.

— Черт, не люблю я таких вещей! — выругался Лев. — Ладно, сделаю, что смогу. Ну а со здоровьем у тебя как? Не простыл?

Слово «простыл» по нашему коду означало, что меня в чем-то уже заподозрили. Если я думаю, что у меня грипп, значит, я на грани провала. А если грипп, но я заверю его, что лечусь, значит, я уже попался и теперь работаю под контролем. Тогда, если то, о чем я просил, все равно нужно было сделать, в том числе уже ради нашего с ребятами спасения, я попрошу его не беспокоиться. А если поручу связаться с моей женой, тогда на самом деле ничего не надо было предпринимать. Только дать сигнал тревоги в Москву и ждать развития событий.

— Не волнуйся, и я, и все ребята в форме. Смотри, я на тебя рассчитываю.

— Конечно, я все сделаю! Ты когда еще позвонишь?

— Завтра вечером в это же время. Ты будь на маршруте, чтобы он тоже мог сказать пару слов по твоему мобильному.

— Понял, понял тебя. Я прямо сейчас этим займусь. Ну, удачи!

— Тебе тоже!

Она действительно была нужна нам обоим. Я даже не знаю, кому больше.

5

Я вдруг вспомнил, какой сегодня день. Ну, то есть не сегодня, еще вчера был, хотя если думать о Нью-Йорке, то еще сегодня. Но и у меня сегодня тоже праздник, даже больший, чем вчера. Ничего не понятно? А мне нравятся такие блуждания по кривому дымоходу, проложенному у меня в голове. В таких случаях я всегда говорю: «Я себя понимаю». Да и что может быть проще: вчера был Сочельник, а сегодня — Рождество.

К католической вере мы с моей первой женой Ритой, оба правильного, советского атеистического воспитания, были приобщены на Кубе, когда под видом кубинских студентов-антикастровцев готовились к переброске в Штаты. Для нас следование католическим обрядам — а мы к концу года не только прекрасно ориентировались, как вести себя на мессе, но и знали наизусть основные гимны по-латыни — было частью задания. По этой ли причине или просто в двадцать лет о Боге еще не думаешь, но, к стыду своему, я тогда ни разу не попытался понять, что за всем этим скрывалось. Гораздо позднее и постепенно — и основной прорыв произошел как раз после гибели Риты и наших двойняшек — я обнаружил, что всегда знал, что за этим миром с его отвлекающим великолепием есть и другой, вечный, по утверждениям очевидцев, еще более восхитительный, но скрытый от нас завесой бытия. Я не пытался проникнуть за нее — мне достаточно было этого интуитивного знания.