Король. Куда там! Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Представляете удовольствие? Сделаешь гадость – все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата.

Е. Л. Шварц. «Обыкновенное чудо»

Есть мнения, а есть факты – эта простая истина известна всем. Одни факты мы воспринимаем как должное, другие пытаемся объяснить, с третьими не можем смириться. Обычно именно третий тип фактов обретает особую значимость для семьи. И когда нечто вызывает стыд, зависть, тревогу, страх, когда человек или группа людей не могут это принять, факт искажается, изменяется, претерпевает метаморфозы. Так как признать существующее и говорить правду становится невозможным, такое событие после обработки с помощью различных защитных процессов превращается в миф, а реальная ситуация становится тайной. А. Феррейра называет подобные факты семейными мифами. Однако, на мой взгляд, тайны отнюдь не эквивалентны семейным мифам, хотя часто лежат в их основе.

Мифологический семейный фон характеризуется некритичным к нему отношением членов семьи. Миф – это всегда ложь, искажение или сокрытие информации. Он служит для родственников вектором, определяющим построение социальных контактов вне и внутри семьи. Это своеобразный заговор молчания вокруг конфликтов, проблем, неудовлетворенных потребностей, стыдных историй под покровом внутрисемейного псевдоединства. Миф своеобразная карнавальная маска, которую члены семьи носят на публике, а иногда и дома. А. Я. Варга отмечает, что в мифе отражено «знание о том, что принято, а что не принято в семье думать, делать и говорить, чувствовать, осуждать, ценить. Формула мифа „Мы – это…“».

Причины возникновения семейного мифа связаны, как правило, со следующими моментами.

1. Наличие в семейной истории определенного события, обусловленного каким-то кризисом (разводом, изменой, смертью, переездом, преследованием, жизнью семьи в очень сложных внешних условиях, внебрачным ребенком, предательством и т. п.). Естественное проживание и открытое обсуждение ситуации в силу определенных причин невозможно: семья или ее отдельные члены испытывают стыд, страх, ужас, ярость, боль и не готовы пройти это испытание до конца.

2. Использование семьей для сохранения своей целостности групповых защитных механизмов: процессов расщепления, репрессирования (подавления) либо эксклюзии (исключения) неприемлемого или травмирующего события.

3. Замещение истинной, но неблагоприятной информации о семейном событии некоторым удобным фантомом, который семья впоследствии кладет в основу семейного мифа.

4. Превращение реального события или факта из жизни семьи в тайну, секрет, табуированную область знания, в то, о чем нельзя говорить открыто, обсуждать, вспоминать.

Значение семейного мифа заключается в искажении или отказе от осознания непринимаемой, болезненной, отвергаемой информации о членах семьи и семье в целом. Именно это позволяет рассматривать семейный миф как своеобразный групповой защитный механизм семьи, способствующий поддержанию ее целостности. Когда семейный миф перестает выполнять защитную функцию, семья нуждается в получении знания о том, что произошло на самом деле (то есть в максимально правдивой информации о событиях прошлого и причинах, которые привели к возникновению семейной тайны), а также в переосмыслении прошлого с позиций настоящего.

По сути, семейный миф – это малоосознаваемые установки, фантазии и верования, принимаемые и разделяемые всеми членами семьи. Семейный миф – это созданная семьей ее «новейшая история», которая защищает родственников от боли, а часто становится условием выживания. Вследствие этого, например, родители, обращаясь за помощью к психологу, «выдвигают» на передний план ребенка как носителя симптома. Им легче говорить о проблемах детей, чем разбираться в семейной мифологии. Именно поэтому мы сталкиваемся с упорным сопротивлением членов семьи при попытке проникнуть глубже в семейную историю, в их собственные и прародительские семьи и подвергнуть сомнению семейный миф, который создавался для защиты, а потом начал разрушать то, что он должен защищать.

Это может повториться

Амелия, студентка четвертого курса, 21 год, пожаловалась на сложности в отношениях с матерью. Мать, живущая в другой области, ежедневно по три-четыре раза звонит ей по телефону. Она все время тревожится за дочь и регулярно сообщает ей, что Минск – опасный город, что она в любой момент может погибнуть: ее может сбить машина, вечером ее могут ограбить и изнасиловать и т. д. и т. п.

Работая с девушкой, мы вначале исследовали отношения в рамках родительской семьи и некоторое время посвятили прояснению характера взаимодействия девушки с матерью. Мы определили, что Амелия уже делала для решения проблемы, обсудили, менялись ли при этом особенности ее контакта с мамой. Однако это был тупиковый ход – девушка учится на факультете психологии и уже использовала много способов для выстраивания более здоровых отношений с матерью. Амелия регулярно пытается успокоить мать, объясняет ей абсурдность таких переживаний, но последняя не слышит дочь. Несколько раз в неделю Амелия сталкивается с агрессивным нарушением личных границ. Мать часто звонит то в деканат, то в общежитие на вахту и просит проверить, на занятиях ли ее дочь, пришла ли она домой. Амелия очень злится и обижается. Она настолько устала жить в атмосфере прессинга и запугивания, что готова вообще прекратить отношения с матерью.

Однако девушка любит ее. Она вспоминает, что мама всегда беспокоилась, когда кто-то даже ненадолго уезжал из дома. Мать часто повторяла: «Когда все дома – все хорошо».

Амелия совершенно не понимает ее поведения и такого чудовищного уровня тревоги и контроля. Сейчас, когда взрослая дочь собирается поехать на педагогическую практику вожатой в летний лагерь в Россию, мать стала устраивать особенно тяжелые истерики. Больше всего Амелию задевают слова матери о том, что дочь оттуда не вернется – ее убьют, а внутренние органы могут продать для пересадки. Ее ранят те «ужастики», которых мама ожидает при малейшей попытке дочери жить обычной жизнью. Она чувствует беспомощность и отчаяние, несмотря на все старания изменить ситуацию.

Амелия также вспомнила о том, что предыдущий терапевт, уехавший за границу, интерпретировал поведение матери как сильную враждебность, связанную с ее желанием убить дочь. Но это не продвинуло дело: идея о материнской враждебности при одновременной демонстрации любви и заботы просто сковывает девушку и не дает ей возможности свободно и спокойно общаться. Амелия хочет установить здоровую дистанцию с матерью, однако каждый раз, когда дочь говорит о том, что она взрослая, мать демонстрирует злость и отвержение.

Через некоторое время стало очевидно, что для разрешения проблемы нужно опираться на ресурсы других уровней. В этом случае можно было использовать разные варианты работы: поддерживать построение дочерью личных Гранин, ее дифференциацию от матери; развивать у девушки способность получать помощь в социальных контактах, находя новые объекты для идентификации в дружеских, любовных, профессиональных отношениях…